Алексей Баев - In carne [СИ]

Еще чего?! Нет, конечно. Ты с ума сошла, малявка! Да что же такое творится-то? Условия она мне будет ставить…

— Согласна.

Что???

— Точно? — прищурилась Элиза.

— Да…

Куда деваться? Попробуй, не согласись… Эх, будь, что будет…

Это была, как казалось Анжелике, необычная и довольно оригинальная сказка о явлении на Землю некоего чужого зла, которое, постоянно меняя облик, являлось к людям и насылало на них чудовищные войны и страшные эпидемии. Но существовало и зло свое, созданное Творцом — земное. И оно ныне снова нуждалось в помощи. Разница между злом земным и злом чужим заключалась в пустяке. Первое, если можно так сказать, конструктивное, заставляло людей двигаться по пути прогресса, изобретать все новые и новые приспособления для улучшения качества жизни. Чтоб не ослабевал интерес к творчеству. Второе же сметало все на своем пути, оставляя за спиной выжженную пустыню, лишенную не только самой жизни, но — и это совсем чудовищно — смысла в самом ее продолжении.

В мыслях Пэрты смешалось все. Какой-то сумбур в духе народных эпосов. Разве может зло быть не просто злом? Ведь есть черное, есть белое, есть полутона, а тут… Словно само пространство перестало быть трехмерным. Будто время скакало то вперед, то назад, то вообще куда-то в сторону. Все эти творцы, инклюзоры, инкарнаторы… Однако суть, пусть за кончик хвоста, но девушка уловила: «злое зло» служит Инкарнатору (он же знакомый, украденный у покойного ныне Морто, изумруд), который живет своей никому не ведомой жизнью и от нечего делать или свойств характера развлекается, сея среди людей хаос и смерть; «доброе зло» служит Творцу и работает на людей, а инклюзоры, посланники этого самого Творца, должны найти способ доставить Инкарнатора Творцу. Вот тогда-то все и будет замечательно. Нет, не все одновременно состарятся и умрут в один день (ха-ха). Люди научатся побеждать любые болезни, прекратят войны и избавятся от голода и нищеты. Словом, заживут, как в сказке…

«Все бы это было здорово, кабы не одно но, — думала Анжелика. — Они или глупцы или абсолютные идеалисты. Живут в своей Обители миллионы лет, а жизни не знают. Разве такое вообще может быть, чтоб не было ни болезней, ни войн? Люди ж — скоты! Они от безделья и обрушившегося на их головы счастья элементарно пожрут друг друга. Как пауки в банке. Нет? И в чем тайный глубинный смысл „доброго зла“, коль оно есть двигатель прогресса? Это ж не зло вовсе, а учитель гуманизма. Обычное добро. Почему нельзя называть вещи своими именами? Или Элиза до сих пор недоговаривает. А?»

Нет, чем дольше Пэрта слушала юную, но «ужасно мудрую» визави, тем больше сомнений роилось в ее голове. И когда, наконец, Элиза закончила рассказ и спросила Анжелику о том, останется ли она при инклюзоре, Анжелика ответила:

— Нет.

А потом, выдержав паузу, во время которой допила нагревшееся пиво, добавила:

— И вообще, я при своих. Ты меня не убедила, детка. Все, что услышала — это выдумка, достойная лишь комиксов. Ты б сама себя со стороны послушала. Это ж ахинея, милая… Послушай, ребенок, если ты боишься попасть в приют, просто скажи. Я и сама к тебе привязалась. Оформим нужные документы, будешь жить со мной. А про всяких инклюзоров давай больше не вспоминать. Это ни к чему, поверь…

Из открытой горницы раздавался свистящий храп удивительного человека, появившегося сегодня в полдень в сопровождении чудного зверя. Со второго этажа слышался скрип пружинного матраца — еще одной заграничной новинки, появившейся в России уже после восшествия на престол Елизаветы Петровны, — сон Варфоломея Варфоломеевича, видно, был не таким уж безмятежным.

Дверь в дом распахнута. Пахнет свежестью. Послегрозовым озоном.

Тиша сидел на не подсохших еще досках крыльца и не без удовольствия попивал из ковша мелкими глотками ядреный квас. Хорошо! Ночное небо, очистившись от туч, сверкало, словно поношенная императорская мантия, которую холоп однажды видел в малой кладовке Летнего Дворца… Нет, мантия все ж поярче.

Тихон мечтал. Да, добрый человек Ахрамей Ахрамеич. Вольную решил дать, жалованием облагодетельствовать. Жалованьем! И правда, семью завести, что ли? Ольга-то со слободки хороша. Не толстая из красного дому. Другая. Та, что портянки ткет. Такие глазищи, что глянешь в них и тут же утопнешь. Был бы ты, говорит, Тиша, вольным служащим, пошла б за тебя без иной мысли. А холоп? Премного извините… Извиним, так и быть. Коль господин обер-архитектор по пьяной лавочке лишнего не болтал.

От этаких мыслей аж башка закружилась. Дивные спектакли перед глазами стояли — за неделю не налюбуешься.

Квас пробирал крепостью до самой хребтины. Ух! Но и в брюхе что-то нехорошо урчало. Сбегать что ль до кустиков? Пока не поздно?

Оставив опорожненный ковшик на ступеньке, холоп вскочил на ноги и вприпрыжку понесся к ближайшему пролеску. С полста саженей, не больше. Едва добежав до опушки, Тихон спрятался в зарослях и спустил портки. Присел. Смотрел, однако ж, на дом — дверь-то открытой оставил. Вдруг лихой человек забредет?

Но никто не забрел. Наоборот. Не прошло минуты, вышел из дверей диковинный бирюк. Лишерка. Ба! О нем уж и думать забыли, а он — на. Тут как тут. В лунном сиянии глаза и шерсть светились. Шкура отливала начищенным мелом серебром.

Зверь неспешной и бесшумной походкой направился прямо в Тишкину сторону. Вот, диавол! Кабы не откусил чего по недомыслию. Тогда воли и даром не нать.

Однако волк по всей видимости нападать не собирался. Потоптавшись чуток на опушке, зверь уставился на шевелящиеся кустики. Заметил-таки, зубоскал окаянный.

Выйтить что ль? Али обождать? Ну, чего тебе?

Лишерка молчал. Понятное дело, зверь. Но что-то в Тишиной черепушке будто щелкнуло. Неведомый голос сказал: «Хватит рассиживаться. Выходи давай и ступай за мною». Еще чего! Тоже, понимаешь, барин — расприказывался!

Но чужая воля оказалась сильнее. И Тихон ей подчинился…

Шли долго, с четверть часа. И не по тропке. Пробирались сквозь колючие заросли. Пока за редеющими деревьями не показалось открытое место. Выбравшись на полянку — помнится, холоп всю рощу исходил вдоль и поперек, малинник искал, а ее не видал, — бирюк встал, как вкопанный. Потом повернул голову и кивком позвал остолбеневшего от изумления парня. Мол, не пужайся. Ближе иди.

Что оставалось делать?

Прямо перед местом, где остановился зверь, Тихон увидел такое, что аж мороз по коже прошел. В центре поляны зияла дыра шириною в пару аршин. Из норы торчала на полсажени тонкая, отсвечивающая под луной пурпурными бликами, приставная лесенка. Должно быть, медная. Или ржавая. Но не пещера с лестницей напугали холопа. Из-под земли вырывался яркий луч кровавого света. Он не терялся среди высокой травы, не бил в небо, а струился аккурат Лишерке в зенки, отчего те засверкали адовым пламенем. Жуть.