Алексей Баев - In carne [СИ]

Мартынова замок, что остался теперь без наследников, был величайшей милостью отписан Разумовским. Да только тем такая обуза ни к чему — далеко больно, да и дороги приличной нет. Под летнюю дачу тоже не приспособишь — ни соседей веселых, ни иных развлечений. Да еще и тучи гнуса зловредного. Кто ж из нормальных людей по доброй воле там обживаться станет? И природной красоты не надо. Недостатков куда больше.

Антон Иванович тоже недужил. Но по другому поводу. Спился окончательно. Злые языки трепали, дескать гуляет ночами Лефорт по Невской першпективе в обнимку с одним лишь воздухом, кабацкие песни орет. Врали, сволочи. Коль правдой бы такие речи были, Растрелли б услышал — окна-то спаленки как раз в нужное место выходят. Не шлялся друг сердешный. Дома сидел, глушил иностранные ликеры большими рюмицами. До поры до времени. Ныне ж на воды его увезли. То ль в Тюрингию, то ли в содовы варницы Карла-короля…

Тихон же с Ольгою вопреки обоюдному их первоначальному желанию в дом к Варфоломей Варфоломеевичу жить-ночевать не поехали. Остались в слободке. Уж как их барин не упрашивал. А с домом что будет? А скотину куда? Тишка, правда, безвестью не утек. К себе только на ночь и уходил, а так все при барине, пусть бывшем ныне, крутился. Жалование, ему положенное, брать стеснялся. Мол, что вы, Ахрамей Ахрамеич, как неродной? Разве ж можно с вас денег брать? До того доходило, что Меланья монеты в тряпицу зашивала — чтоб не звякали — да тихонько в карман бывшему холопу подкладывала.

Однако отношения прежними не остались. Случилось что-то. Словно ниточка невидимая, связывающая барина и слугу его верного, оборвалась. Парень теперь нет-нет, да и огрызнется. Или того хуже — хамские слова в дом принесет. Не нравилось это Растрелли. Осаживал несколько раз наглеца. А в последний раз вообще упрекнул. Мол, зря тебе вольная дадена. В скота превращаешься… Отругал, а потом целую ночь заснуть не мог. Жалел, что слов обидных наговорил. Природу ж не винят. А кака у мужика природа? Скотская и есть. Наружу вылезла под влиянием обстоятельств. Чай, в слободке-то не бояре живут с дворянами, все так меж собою беседы ведут. А то и похлеще врежут, хоть уши воском запечатывай.

Да Тихон и сам переживал, чувствовал — что-то не то творится. Чай, не сухарь. И не скотина безмозглая. Будучи еще холопом, таковым по сути никогда и не являлся. Скорее, сын приемный. Заботы по дому воспринимал всегда, как должное — не без дела ж сидеть. Да барин особо его и не понукал никогда. Грамоте вон выучил, гостинцами всегда одаривал. А уж был ли день без доброго слова? Чегой-то не припомнится.

Нет, своя семья — дело великое. С Ольгой, слава Всевышнему, живется недурственно. Хороша жена, чего пенять? Но и Ахрамей Ахрамеич худа не сделал… Тогда что за зараза в душе поселилась? Злоба откуда, что в нутре хозяйкой себя чувствует. Ведь отродясь ее не было. Наоборот.

Даже Камень более с Тихоном разговаривать не желал. Лежал себе в резном ларчике в тайном месте на полатях. Сверкал, да не отсвечивал. Образно говоря. Молчал, стало быть. Не одобрял мужикова поведения, как пить дать.

Каждое утро парень просыпался с одними и теми же мыслями — вот сейчас пойду в дом на Невской, упаду Ахрамей Ахрамеичу в ножки да повинюсь… А за что виниться-то? За слова браные? Так и то уж язык стер. Еще за что? За сомнения? В общем, пока до барина доходил, желание унижаться испарялось. Словно не было.

В спаленку свою бывшую не входил, хоть там ныне никто и не жил. Не то что боялся, тяжкие воспоминания не пускали. Так и лежали грузом на душе стопудовым. И видения то и дело нехорошие пред глазами вставали. То бирюк проклятый с кровавой пастью, то Олег Прокопович — живой, но с собственной башкой под мышкою. Жуть!

Занемог Варфоломей Варфоломеевич дюже. Но не лишь от горя случившегося и тоски по жене с дочерью. И по прежнему Тихону. К ударам судьбы зодчий давно привык, относился к ним в высшей степени философски. Мол, проделки Диавола и Божьи испытания.

Сейчас же поселились в грудине мастера сильные боли. Порой нестерпимые. Откуда ж они явились? Врачеватели сердце слушали — нет шумов, биение нормальное. Да и больную кровь спустили — не помогло. Ребра целы, одышки вродь тоже нет.

Первый раз приступ накатил в тот самый день, когда Мартынова хоронили. В карете, с кладбища возвращались. Но тогда коньяку стопка помогла — фляжка всегда при себе. Так, на всякий случай. Вот и выручил французский напиток. Кстати оказался. А потом…

Потом, стоило несчастного ворожея вспомнить, тут же грудину рвать начинало. Поле отступа ж слабость дикая и полное равнодушие ко всему миру. А не поминать Олег Прокопыча отчего-то не получалось. Сам лез в голову — спасу нет. Словно говорил о деле, что не завершено. Мол, действуй, Ахрамеюшка. Не тяни. А как действовать? Что делать? Черт его разберешь. Хоть подсказку б какую дал. Пусть и во сне…

Уж зима близилась — ноябрь был на исходе. А утро выдалось теплое. Выпавший снег вновь потек, замерзшие лужи оттаяли. Снова грязь повылазила.

Тихон же сегодня впервые за много дней проснулся в настроении приподнятом. Пусть затемно. Ольга спала еще. Сходил скотину покормить, в хлеву убрал. Позавтракал быстренько болтушкой со вчерашним хлебом. Пошел в бывший свой дом. На службу, так жене теперь говорил. Не без гордости.

Не успел входную дверь открыть в доме на Невской — заднюю, черную, откуда по привычке внутрь проникал, встал как вкопанный. Возле кухни на лавочке сидел Растрелли. В дорожной одеже. Сапоги натягивал. Выздоровел?

Тихон улыбнулся.

— Приветствую, Ахрамей Ахрамеич, — весело проговорил он. — Стало быть, дело на поправку? Куда гулять пойдем? Или, мож, кофию сперва заварить? Рано еще, выйти успеется.

Зодчий поднял глаза, посмотрел на работника пристально, кивнул.

— Здравствуй, Тиша, — негромко произнес он. И вовсе не радостно. — Только тебя и жду. Иди-ка к конюхам, вели карету заложить. Поедем с тобою, брат, в Царское Село.

Тихон оторопел. Ажно руки опустил.

— Эко вас приперло, барин, — недовольно проговорил он. — Нечистый вас в такую даль понес? Может, сосперва тут выходить начнем? Для окрепления?

— Ты вот что, Тишка, не в свое дело не лезь, — жестко сказал Растрелли. — Исполняй, что велено. Сказано — в Царсое Село поедем, значит туда и отправимся. Коль совету твоего хотел бы испросить, так бы и сделал. Ну? Чего встал истуканом? Пшел на конюшню!

— Зачем вы так, Ахрамей Ахрамеич? — чуть не со слезами спросил Тихон. — Я ж только об вашем здоровье пекусь. Чай, не чужой вы мне человек… Поедем хоть к черту на рога, коль пожелаете. Счас схожу на двор, приказ ваш передам, после пледы с подушками соберу. Погоды-то седни теплые, но то пока. К вечеру может перемениться.