Кортни Коул - Люмен

Наши скутеры издают свистящий звук и начинают откатываться назад, потому что подъем слишком крутой. Я слезаю со своего, бросив его на обочине, и бросаюсь бежать. Мне тяжело дышать, потому что что-точто-точто-что-точто-то вот-вот случится. Я чувствую это. Я чувствую это.

Мой брат.

Мой брат.

Эти слова рефреном звучат в моей голове, и я не могу ни на чем сфокусироваться, кроме своего движения. Когда наконец мне удается достичь вершины, я вижу Финна.

Он стоит на самом краю, псы же остановились на бегу, и мы все замерли в ожидании.

– Не делай этого! – в отчаянии умоляю я, потому что на его лице абсолютная серьезность, а кожа мертвецки побледнела. – Я не знаю, что тебя подтолкнуло к этому, но, пожалуйста, остановись! Ты мне нужен.

– Я должен спасти тебя, – просто отвечает он, и его голос напрочь лишен каких-либо эмоций, и даже страха нет в его глазах – я вижу полное отсутствие испуга. – Это должен быть я. Мне всегда это было известно. Дэр рассказал мне об этом уже очень давно.

Его черные кеды балансируют на грани пропасти, и он поднимает руки высоко над головой.

– Я люблю тебя, Калла, – говорит он мне, – я умру за тебя. Я должен сделать это, чтобы ты осталась жива.

Все пролетает у меня перед глазами, словно в замедленной съемке, и он бессильно падает назад, будто собирается плюхнуться на кровать, но вместо мягкой перины позади его ждет бездна и смерть.

Я подбегаю к краю и смотрю на все сверху: он беззвучно ударяется о воду. Абсолютно беззвучно. Как такое вообще возможно?

Дэр хватает меня за плечи, и я кричу, кричу, кричу. А затем я вижу две черные вспышки, летящие с обрыва прямо рядом со мной.

Кастор и Поллукс.

Они словно ныряют в воздух с какой-то только им известной целью, и мне на ум приходят слова Сабины:

« Он готов умереть за тебя» .

Может, они решили умереть за Финна?

Псы ударяются о поверхность воды, и этот звук я слышу отчетливо, я же срываюсь с места и бросаюсь бежать к подножию скалы, стремясь поскорее оказаться рядом с моим братом. Как только мои ноги касаются мокрого песка, я вижу собак, хромающих по побережью, они волокут за собой искалеченное тело Финна.

Псы все в крови, они тащат свои тела на изломанных ногах: они искорежены, искорежены, искорежены, и волна каких-то смутных воспоминаний проносится сквозь мое сознание, сквозь все мое тело. Я уже когда-то видела эту картину.

Я уже это видела.

Я уже это видела.

Я уже была здесь, но это кажется мне невероятным, и я не могу думать об этом, потому что все, что должно сейчас занимать мои мысли, – это мой брат.

Я оттаскиваю его тело подальше от собак и вдыхаю воздух в его похолодевшие губы. Его тело обмякло, превратилось в лед и насквозь промокло.

Я опускаю его на свои колени, и мы оба сидим наполовину в воде, а тем временем Дэр разговаривает с кем-то по телефону.

– Произошел несчастный случай, – говорит он, и, кажется, я уже где-то слышала эти слова: они были сказаны тем же человеком, тем же голосом, они слетели с тех же самых губ.

– Это правда? – Я поднимаю на него взгляд, и мои глаза горят, горят, горят. – Это правда был несчастный случай.

Потому что это слова Финна, его слова, его слова: « Мне всегда это было известно. Дэр рассказал мне об этом уже очень давно».

Дэр закрывает глаза, веки Финна тоже опущены. Он превратился в лед, он насквозь промок, и он мертв.

Он мертв.

Смерть – это только начало, а ему нужно было начать все с нулевой точки.

– Я не могу сделать это без твоей помощи, – шепчу я в его мокрое ухо, – пожалуйста, Господи! Пожалуйста, Господи! Господи, пожалуйста! Пожалуйста! Финн!

Мои глаза замечают серебристый отблеск: это медальон с образом святого Михаила. Он был на Финне, но он не защитил его, он ему не помог.

– Да пошел ты к черту, святой Михаил! – кричу я, и рука Дэра опускается на мое плечо, но я отбрасываю ее прочь: почему-топочему-топочему-то… я не знаю почему, но я уверена, что отчасти это его вина.

Я это чувствую. Я это чувствую. Те картинки, которые Финн рисовал в своем дневнике… перечеркнутое лицо Дэра. Финн знал нечто, что мне было неизвестно.

– Что ты наделал? – визжу я прямо Дэру в лицо.

Я отказываюсь отпускать своего брата. Я прижимаю крепко к своей груди его застегнутую на все пуговицы рубашку, его холодное тело.

Подмога приезжает слишком поздно, они пытаются оттащить меня от моего брата, я так ненавижу их за это, я так ненавижу их, так ненавижу!

Я держу руку брата, когда его забирают на носилках в машину «Скорой помощи», но его тело накрыто белой простыней, а значит, они понимают, что он мертв. И никому не хватает смелости оттолкнуть меня. Никому.

Я сопровождаю его в больницу, всю дорогу я держу его руку в своей.

– Что ты наделал? – шепчу я Финну на ухо.

Он не отвечает: кусок ткани на его лице не дает ему сделать это. Его рука остается неподвижной. Он мертв. Он мертв.

– Мисс, вам стоит принять это, – говорит мне одна из сотрудниц «Скорой помощи».

Она произносит это с сочувствием, но в то же время твердо: они просто не знают, как со мной поступить.

– Никогда! – отвечаю я.

Конечно же, это метафора, и они прекрасно это знают. Я опускаю руку, и они увозят моего брата.

– Что же ты наделал? – спрашиваю я его, закрыв глаза.

– Ничего, – отвечает он.

Он протягивает мне свою руку, и его ладонь оказывается теплой.

– Потому что это не должна быть ты, Калла. Я не мог позволить, чтобы на моем месте оказалась ты.

Все это какая-то бессмыслица, и когда я оказываюсь дома, Сабина сопровождает меня в мою комнату и заставляет выпить чаю. Я с благодарностью принимаю ее помощь, потому что сейчас мне необходимо забытье, которое всегда приносят ее отвары.

Мне нужна тьма.

Мне нужно побыть с Финном наедине.

Я не могу существовать в мире, где его нет. Он мой луч света. Мой луч света.

На протяжении нескольких дней я сохраняю неподвижность. Я с трудом могу говорить и ем только то, чем меня почти насильно кормят. Мне больше не хочется жить, ведь со мной больше нет Финна.

Джонс отвозит меня в церковь, потому что мне нужно помолиться, пусть даже тому Богу, который забрал моего Финна. Это единственное, на что я способна.

Возведенная из кирпича церковь в неоготическом стиле как будто пронзает заслоненное облаками небо, выглядит сурово и в то же время представительно.

В нерешительности я смотрю на собор из-за автомобильного окна.

– Это церковь Святого Томаса Кентерберийского, – сообщает мне Джонс, – семья Саваж является ее постоянными прихожанами.

Он всего лишь произносит нашу фамилию, но в моей голове почему-то появляются мысли о ее происхождении, и это кажется мне весьма ироничным. Дикие, жестокие. Последнее время все люди кажутся мне такими. В частности, и те, кто верит в Бога, который отнял у меня моего брата.