Юрий Литвин - Stiffen corpses: Жизнь и работа коченеющих трупов [СИ]

— Капитан Ужеидаст, — все также угрюмо отозвался Эдсон.

— А это еще кто?

— Да есть один, на Таможне…

Бубенчики зазвенели оптимистично.

— Годится. Если на Таможне, то годится. Загадывайте!

Команда посовещалась и Кат выдал:

— По-французски говорит…

— Пакистанский Самоквит, или Зазеркальский, или Кентенбрийский, да какой угодно. Посложней давайте. Думайте, думайте! Веселей. Вот я вам загадаю сейчас смешное… Эдсон лично для тебя.

— Только не про менингит!

— Ладно. Вновь на мельницу пошел…

— Мельник, задранный козел, — даваясь хохотом, моментально выдал Скабичевский.

Череп титра оскалился несмелой улыбкой.

— Ага!

— Вот же, молодцы, можете, когда хотите! Загадывайте… — я подбросил вверх свою шапочку.

— Колокольчики звенят, — выдал Кат.

— Едет Хэнгмен — Хесбулат!

— Где? — мгновенно очнулась Сушеная Голова. Она по понятным причинам не любила нашего милого малыша.

Тут уже заржали все вместе. Голова обиделась.

— Очень весело! Поэты недоделанные. Да я вам сейчас тысячу таких стишков насочиняю.

И как понесла, как понесла, прям генератор рифм:

— Разогнал 10-й полк — подполковник Дуботовк — Рраз! Вновь на кладбище чудил — волосатый некрофил. Цвайн!! Вновь сломал шестой барьер — бородатый тамплиер — Квадро!!!

— Три, — подсказал я.

— Что? — дернулась Сушеная Поэтесса.

— Считать научись, сколько раз просил. Подожди. Как там про Тамплиера? Шестой Барьер? Вроде ничего, а Эдсон?

— Тема, — произнес довольный титр.

— Молодец! — я потрепал Голову за ухо, — Можешь ведь, когда хочешь. Теперь тихо, Песню буду думать. Или Композицию…

И стал думать про Тамплиеров и Шестой Барьер. Мне в целом понравилось. А ребята еще долго резвились.

«Засмеялся как подлец, Джозеф Твин Ли — молодец».

…Я лежал на спине в Доме, бессмысленно глядя в потолок и размышлял о жизни. К тому же меня мучил Облом, бестелесное неприятное создание, полностью подчиняющее психику и частично двигательные функции. Сил с ним бороться лежа у меня не было, а вставать было лень. Мысли были примерно такие:

Все это бред…

Бред…

Бред…

Бред…

Бред…

И в другую сторону — бред…

Бред…

Бред…

Бред…

Бред…

При всем притом, пальцы мои меланхолично перебирали струны гитары, а их между тем оставалось всего две. И, тем не менее, я ухитрялся получать истинное наслаждение от собственных незатейливых импровизаций.

Мысли текли вяло и медленно. Ни с того, ни с сего вспомнился Хэнгмен. Как он однажды подошел к нам с предложением, от которого, по его мнению, никак нельзя было отказаться, и говорит, маслянисто щуря свои узенькие глазки в прорезях капюшона:

— А давайте песню напишем про то, как я люблю грибочки.

«Говно, вопрос», — улыбаюсь про себя и интересуюсь на всякий случай:

— Это и так все знают, зачем же еще и песню сочинять?

Чукки еще проще выразился, выхватил у Витала топор, перевернул, потом тут же его вернул и сказал:

— Ну на, пиши.

Сразу вспомнились незабвенные строки:

«Хэнгмен письмо написал топором на чьей-то горбатой и потной спине…»

А Хэнгмен, теребя болтающуюся на ухе, плутониевую серьгу, которую ему не без задней мысли, надо полагать, подарил Белый Дьявол, отобрав у какого-то недоноска с радиоактивно светящимися глазами, продолжает наступать:

— Ну, давайте, чего вам жалко, что ли?

Это значит, он нам идею предложил, а писать мы будем. Молодчик. Веселый притом. У него после появления серьги даже дырка новая на капюшоне появилась, как раз, чтобы ухо наружу торчало. Двусмысленно, я так полагаю.

Был только один способ избавиться от этого приставаки, и Чукки тоже его знал. Он спросил:

— А ты нам, что дашь?

Хэнгмен сразу расстроился. Потом решил разговор в шутку перевести, говорит:

— А я вас топором зарубаю, — и смеется.

Это вместо спасибо. После видит, что мы не смеемся и спрашивает:

— А что вы хочете?

Именно так: «Хочете».

«Уже прогресс!» — переглянулись мы с Дауном, а Витал молчит и глазками постреливает. Не люблю, когда в меня стреляют. Нет, не подумайте, страшного ничего, если не в голову. Зарастет. Регенерация, так сказать, но все равно неприятно. Постреливала тут одна глазками на Витала, поклонница. Из Знатных. Не просто так. Да не тут-то было, понял, мудрый Хэнгмен, что придуривается, сучка, и зарубку на ней поставил по-Хэнгменски, топором. Один раз, как говорится, зато на всю жизнь. Толи в корыстных побуждениях заподозрил, толи еще какая хреновина в голове его замаскированной прорезалась. Непонятно. Но с другой стороны настоящий Корпс и должен быть жесток и несправедлив. А иначе как?

Самое смешное желающих заполучить плутониевую серьгу только прибавилось. Так-то…

Дальше лежу, струны перебираю. Вот сколько же хороших вещей на память сразу приходит, с ума сойти.

Тут тебе и Семеросъежка. И семь гномов. И семнадцать гномов весны. И Женщина, которая стоит спиной. Потом еще про Шубу из Красного Медведявспомнилось. Или вот — Целлофановый Курьер. Просто бомба.

Поездка еще одна вспомнилась. К Чукки, на Ферму. Хорошо. Винца испили всласть. Я и не заметил, как стал насвистывать незабвенный хит «Это моя нога». И совершенно впал в благодушное настроение.

Чукки только дверь открыл, сразу из базуки своей:

— Бум! — вместо здрасьте.

Потом серпом в косяк, следом спица с перьями и диковинный нож полуметровая самоделка. Реакцию проверял. А сам стоит посреди комнаты, нунчаками крутит и орет:

— Не хочу сухариков!

Не хочешь и ладно, не дадим. Пошли на болота. Рассматривать. Для поднятия творческого настроения. Смотрели, смотрели, смотрели, смотрели, пока Чукки свои нунчаки не поломал. И сказал, что хочет тут 212-й пруд устроить. Мало ему видите ли 211-ти. Решили начать, не откладывая в долгий Потенциальный Ящик, и устроили пруд под песню про Weekly-Brickly, абсолютно бессмысленную, надо сказать песню, но при этом замечательно помогающую в любой работе, будь-то обыкновенный закат Солнца вручную, или устройство 212-го пруда.

По возвращении Чукки сразу уехал на Сексодром и сказал, что кун-фу сегодня заниматься не будет. Типа, нога болит. А на Сексодроме скакать не болит, но я сделал вид, что поверил и тоже куда-то уехал. Кажется на Пресловутые Кулички. Да, точно туда, а там схватил гитару и принялся творить, что попало на пьяную нездоровую голову. Типа Тварец, это который не от слова «Творить», а кторый от слова Тварь. Второго Типа.

А иначе если посмотреть на ситуацию… Какой же праздник без пистолета? Известно какой — мрачноватый.