Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Лизы? – переспросил юноша с явным недоумением. Потом лицо его оживилось, и он выпалил: – А, Лиза! Она умерла, да?

Отец кивнул.

– Я что-то помню! – произнес Илья с наивной гордостью и заулыбался, радуясь тому, что память на сей раз не предала его.

Луку от такого безразличия к смерти всего передернуло, внутри шевельнулось какое-то жуткое, непонятное чувство, но вслух он ничего не сказал. Довольно долго они молча смотрели друг на друга да как будто не узнавали, затем Илья заладил свое прежнее:

– Мы всегда жили в горе. А дальше?

Обувщик помотал головой, приходя в себя, осторожно подсел к сыну, приобнял его за плечи и ответил:

– Дальше леса и другие горы. На севере есть ледники, совсем недалеко. Когда ты был маленьким, мы ходили на них посмотреть. Помнишь? – голос захрипел, проникся неизбывной печалью. – А еще там стоит огромный красивый Город, мы с тобой ездили, и не раз. Помнишь? И за склоном течет река. Она дает излучину и впадает в более бурную реку. В том месте, где два потока сталкиваются, вода шумно пузырится и расходится волнами. Мы там часто гуляли. Ну, в детстве. Ты смеялся, глядя на пузыри. Помнишь?

Лука напирал и напирал на это «помнишь?» все более рьяно, желая добиться утвердительного ответа и вместе с тем понимая, что ответа не последует. Потом осекся и погрузился в молчание, а внутри у него стало вдруг так пусто…

– Папа! – позвал Илья, пытаясь вывести его из онемения.

– Да, Илюша, я слушаю.

– Мы ведь всегда жили в горе, – тут юноша поморщился, напрягая все остатки своего разрозненного сознания. – В го́ре. Почему так, папа?

К середине месяца дожди прекратились. Земля, долгое время захлебывающаяся потоками воды, стала наконец дышать, и от дыхания ее в воздух поднималась тяжелая испарина, пропитанная запахами прелой травы и гнили. Болотца вокруг ставков расширились, затопили участки сухой почвы, вымочили редкую растительность, отчего та медленно раскисала и гибла, уступая место спутанным волоскам из тины и водорослей. На общем поле в стороне от поселения тоже стояла вода, но немного, так что за урожай можно было не беспокоиться.

Семнадцатого июля, когда влажная дымка малость рассеялась, Лука дождался рассвета и отправился к Радловым. Илья в тот момент спал нездоровым, глубоким сном, который вообще свойственен людям со скованным сознанием – как будто после повреждения мозга в его сердцевине, в самой глубине нервной ткани, сохраняется неизменная душа и даже мысли, ею порожденные, да только разум, подобно сломанному передатчику, не может ни уловить их, ни заковать в приемлемую словесную форму, и при этом настолько устает в тщетных попытках эту форму отыскать, что к ночи отключается совершенно, и никакой звук не способен пробудить его, и никакое сновидение не способно родиться среди глухой, непроницаемой черноты. Складывалось впечатление, что Илья с заходом солнца не засыпал, а умирал на время, и возвращался к жизни лишь к полудню. Зная об этом, Лука вполне мог отсутствовать до обеда и не опасаться того, что сын вдруг встанет и наделает глупостей. Тот, впрочем, о глупостях нисколько не помышлял – нет, где-то внутри у него сидела тоска, но в желание смерти больше не превращалась.

Совершая свой привычный путь, Лука остановился у здания завода. Там, как и в любой другой день, стоял невообразимый шум, но местные привыкли к нему, сумели вписать в свой унылый быт, так что вся эта механическая стрекотня со стройки давно не вызывала никакого раздражения. Вокруг скелета будущего предприятия сновали тени рабочих – они то исчезали, скрываясь за обрывками тумана, то появлялись вновь в неверных, обманчивых лучах утреннего солнца. Такими же тенями, навроде черных пятен, смотрелась и вся строительная техника. Угловатые грузовички, груженные камнем, стояли поодаль неподвижными надгробиями; между ними лениво передвигались тракторы – каждый из них волочил за собой связанную тросом груду кирпича или целый бетонный блок и оставлял в грунте незаживающие раны-рытвины; с другой стороны от голого строения торчал подъемный кран, как лестница в небо. Вся эта расползающаяся по земле железобетонная масса выглядела настолько чужеродно, что казалось – закрой глаза, и небылица вмиг пропадет, оставив после себя лишь неспокойные вихри пыли, и станет ясно, что никогда подобной небылицы и не случалось, никто не громоздил завод, не кромсал горы, не звал призрачных строителей, а так – навеяло, нанесло ветром мираж. Но мираж никуда не девался – настырно лез своими ломаными углами сквозь пелену тумана и к полудню обретал плоть и кровь.

Отмахнувшись, Лука двинулся дальше, между двумя рядами посеревших двориков, отделявших его от радловского дома, постепенно ускоряя шаг – не хотелось объясняться с Петром второпях, однако же через пару часов надо было возвращаться назад. Добравшись до знакомого особняка, он прошел через настежь распахнутые ворота (вообще-то главные ворота частенько стояли нараспашку, поскольку хлев для животных и посевы были отгорожены отдельным забором с калиткой на замке), поднялся на крыльцо, несколько раз постучал в дверь, сначала тихо, потом все более настойчиво, но никто не открыл. «Уехали, что ли, куда», – подумал Лука, спустился на пару ступенек ниже и замер в нерешительности, не зная, что теперь предпринять.

Впрочем, почти сразу со скрипом отворилась боковая калитка, та самая, на замке, и со стороны заднего двора, где располагались все хозяйственные постройки, появился Радлов. При каждом шаге он как бы вдалбливал ногу в землю, опирался на нее пару секунд, дергал, проверяя прочность сцепления, и лишь затем поднимал вторую ногу, отчего походка его сделалась раскачивающейся, как у моряка. Да и все прочие движения выходили у него такими же точно медленными и дергаными, словно давались с трудом, а лицо, наоборот, было застывшим и бесформенным. Радлов почти не похудел, но обмяк пуще прежнего и выглядел как обернутая мешковиной осыпающаяся куча сырого песка, из толщи которой тускло и безумно сияли два глаза.

– Так и не спишь? – догадался Лука.

– Так и не сплю, – повторил Петр глухим голосом. Помолчал, будто выискивая нужные слова где-то в глубине своей одеревенелой дремы, и продолжил, комкая окончания: – Хотя, конечно, сплю. Провалюсь на час-другой вроде как… вроде как… – тут он сбился, глаза его беспокойно забегали по сторонам, пытаясь зацепиться за какой-нибудь предмет, но так ни на чем не остановились и по-рыбьи впали внутрь. – Как в яму упал. Потом очнусь, смотрю, а времени три часа ночи. И до утра больше уж… не получается. Да и час этот несчастный тоже не каждый раз…

– Я еще когда говорил, чтобы ты ко врачу съездил!