Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Ты чего? – удивился обувщик.

– Так, – рассеянно отозвалась Тома, стараясь совладать со своим учащенным дыханием. – Глаза у тебя страшные стали, Лука. Пустые.

Лука замешкался. Его вдруг прошиб холодный пот, внутри зашевелилась юркой змейкой натуженная тревога, вот только отчего – он и сам не знал. Коснулся своего лба, смахнул набухшие на нем капли и почувствовал озноб в ногах – озноб пробирался все выше, поедая тело по частям, заражая холодом каждую частичку, а как добрался до головы – там, среди спутанных мыслей, отчетливо прозвучал настойчивый чужеродный голос, донимавший обувщика с момента последнего взрыва породы:

– Пустые ли?

Желая избавиться от въедливого бестелесного спутника, Лука помотал головой, еще раз протер насухо лоб и спросил у Тамары первое, что пришло в голову:

– Как мать?

– А ты будто не знаешь! – ответила женщина с явной злобой. – Заперлась у себя, как в гробу, видеть никого не желает, и про Лизу ни в какую не верит. Вы, говорит, у меня дом отобрать хотите, вот и выдумали, чтоб я от расстройства чувств померла. А на кой черт нам халупа ее?

– Мне кажется, ее можно понять. Любила она внучку. Вот если бы… если бы Илья умер… я, наверное, вообще не смог бы в это поверить.

– Увидел бы, так поверил, – мрачно отозвалась Тома, а лицо ее превратилось вдруг в какую-то бесформенную серую массу, будто в один миг утратило все признаки жизни.

Нет. Прости, но… даже если бы сам видел, если бы на моих глазах… все равно не поверил бы. Это слишком страшно.

– Ой, да не оправдывай ты ее! Надоела со своим домом, ей-богу. Хотя… старуха в маразме, что с нее взять, – на этой последней фразе Тамара смягчилась, произнесла скорее с сожалением, потом добавила: – Вообще-то в селении не только она себя странно ведет.

– Ну… у нас же старики в основном. Да и мы не молодые, закоснели уже в своих характерах, вот и лезет наружу всякое.

– Как раз таки молодые иной раз учудят. Ириша недавно приходила, прямо в дождь. Я дверь открываю, она стоит вся мокрая, сказать ничего не может, глядит так, будто привидение увидела. Я у нее спрашиваю, зачем, мол, пришла. А она, представляешь, обратно под дождь и убежала. Не знаю, чего хотела.

– Может, братец ее донимал, так она решила к Петру за помощью обратиться, а тебя увидела и растерялась. Бывает такое, если нервы шалят.

– Нервы-то у нас у всех…

Тут в комнате появился Радлов, и Тома резко замолчала. В руках Радлов нес небольшую стеклянную банку, вроде как пустую. Банку он поставил на подоконник, вытащил стул откуда-то из угла помещения и сел напротив гостя. Тамара глянула на него с пренебрежением и быстро сбежала вниз, не проронив ни слова.

– Давно вы так? – спросил Лука и кивнул в сторону выхода.

– Что так?

– Мне показалось, отношения у вас не ладятся. Ты прости, если не в свое дело лезу…

– А, – протянул Радлов. – Нет, я просто тебя не понял. Я от недосыпа на ум очень тугой стал, знаешь ли, – улыбнулся, при этом улыбка расплывалась так медленно, словно щеки у него не из кожи и мышц сделаны, а из тугой резины, которую для смены выражения всякий раз пружинами тянут. – Не знаю даже, что и сказать. Я в последнее время к рабочим стал ходить, которые добычей заняты, и она как-то озлобилась.

– Ты береги ее, ладно?

– Да ну ее! – вспылил Петр, даже руку поднял, чтобы демонстративно махнуть, но гнев его тут же погас, рука рухнула на стол безвольной плетью. – Устал я.

– Она ведь единственного ребенка потеряла, – начал объяснять обувщик, но Петр перебил:

– Что, скажешь, не родная? Не родная мне Лиза? – одутловатые веки его разошлись шире, глаза сверкнули ненавистью – в уголках этих глаз отчетливо виднелись ярко-красные нити лопнувших капилляров, напоминавшие кровоточащие порезы прямо поперек склеры. – А я ее не воспитывал разве? Да, я не так много времени с ней проводил, может, ты даже больше моего с ней нянчился. Но я работал! И Лиза для меня как родная дочь была, у меня же других детей нет! Я ей и образование хотел, и замуж, и жизнь хорошую устроить! А Тома… – кашлянул и добавил шепотом: – Тома ведь только о себе и думает.

Затем Радлов забеспокоился, вскочил из-за стола и перешел на крик:

– Горе у нее! Она дома засела в этом горе и варится в нем, и ничего другого замечать не желает. И я, мол, с ней не варюсь в одном болоте – вот в чем, оказывается, моя вина! И получилось так, будто это уже не наша дочь умерла, а ее! Как будто меня смерть Лизы не волнует, раз я о хозяйстве беспокоюсь, или к карьеру хожу. Мол, коли я чем-то занимаюсь, значит, забыл. А я не забыл! Только жрать мы что будем, если хозяйством не заниматься?

– Пойми, ей не до того, – Лука ответил с примирительной интонацией, но Петр только еще больше вспылил:

– Не до того? Да, тяжело жить, когда знаешь, что после тебя не останется никого. Тяжело, я знаю. Да меня самого тошнит от всего на свете! Да только как бы там ни было, помирать-то никто не собирается!

– Ты бы с ней поговорил лучше спокойно, – настаивал гость на своем. – Помирать, конечно, незачем, но может, ей и жить не особо хочется?

– Нет уж! Вон Илье твоему без Лизы жить не хотелось, так он пошел и… в общем, ты меня понял. Ты прости, Лука, тебе это все тяжело выслушивать, но парень сказал «Не хочу без нее жить», а потом пошел и сделал. А коли здесь в петлю никто не собирается, то и нечего злобу таить на того, кто о завтрашнем дне думает. Я ей рассказываю, мол, на заводе неладное что-то творится, а она же не слышит ни хрена! Ты, говорит, дочь потерял и еще смеешь думать, как тебя с заводом твоим обидели! А я разве про это? Я про другое совершенно, что может беда случиться, а тут еще люди живут, вон ты, Андрей тот же, Матвей. И разобраться в том, что происходит, могу я один, потому что именно я в этой каше поневоле варюсь. Так что пошло оно все, пусть что хочет, то и думает. Устал я, не могу достучаться и все тут!

Радлов замолчал. Оглядел комнату, словно забыл, где находится, тяжело вздохнул, упал обратно на стул всей своей чудовищной массой, так что у того даже ножки слегка разъехались, и тупым, неподвижным взглядом уставился на столешницу. Лука дал другу немного времени, чтобы тот успокоился, и осторожно поинтересовался:

– Ты упомянул про завод. Что беда какая-то случиться может. Ты о чем?

– Да не знаю я толком. С бригадиром на участке добыче общаемся. Знаешь, стройка эта никому не нравится. Шахтеры хоть сами не местные, а на строительную бригаду косо смотрят.

– Так, может, не поделили что?

– Может. Только строители эти всегда особняком держатся, вроде в рабочем поселке живут со всеми, но жизни их никто не видел – слоняются от дома к дому, не более. И работают ежедневно одни и те же – как выдерживают-то? Бригады сменяться должны, а эти пашут и пашут, как скот, с утра до ночи. Зреет что-то, понимаешь? Нехорошее что-то…