Тёма Шумов - Тиховодье

– Как хотите, – она пожала плечами. У нее не было ни малейшего желания терять время на пустые разговоры с этим человеком. Он одновременно и пугал, и раздражал ее, вызывал зависть и иррациональную злобу.

Она развернулась, чтобы пройти мимо. Но в этот момент священник вскочил на ноги и с поразительной скоростью и удивительной для слепого точностью движений схватил ее за плечо.

– Покайся сестра, – закричал он, притягивая ее к себе и обнюхивая подобно собаке – парой глубоких шумных вдохов.

Священнослужителя передернуло. Он содрогнулся, так же как содрогался Максим в детстве, когда заканчивал «делать пипи» (она называла это младенческим оргазмом, ей казалось это смешным) и, поддавшись к ней, зашептал.

– Я чувствую его на тебе, вижу, как он сочится из твоих пор. Так не о тебе ли говорит Господь: вот, поднимаются воды с севера и сделаются наводняющим потоком, и потопят землю и все, что наполняет ее, город и живущих в нем; тогда возопиют люди, и зарыдают все обитатели страны. И встанет над ними мать-блудница, и дано ей будет рожать плоды своего блуда тридцать девять дней тридцать девять раз, чтобы стали они как тридцать девять черных ангелов из преисподней, возвещающих о приходе антихриста!

Его рот замер в нескольких сантиметрах от ее лица. Она увидела, красное воспалённое нёбо, коричневые зубы и обрубки корней, язык похожий на мертвое обескровленное тело. На верхней губе белела засохшая капелька слюны.

– Покайся, ибо виной всему ты! Это запах твоего греха наполнил мир. Источаемая тобой похоть – вот что ты называешь дождем. Покайся и все вернется на свои места. Уверуй в господа! Уверуй в силу его!

– Пусти меня! – она дернула руку, но вырваться не удалось. – Псих!

Что-то в облике священника было неуловимо знакомым. Но как только она попыталась вспомнить, где могла видеть эту бородку эти седые волосы и большой мясистый нос перед глазами закружился хоровод из лиц, и силы оставили ее. Мир покачнулся. Она с трудом устояла на ногах, чтобы не упасть на мужчину.

– Пусти! – новая попытка вырвать руку оказалась слабее, и такой же безуспешной, как и первая.

– Покажи свое истинное обличье! – правый глаз священника закатился, и она не смогла сдержать крик. Там под его поверхностью что-то двигалось. Извиваясь и бугрясь, нечто перемещалось от одного края глаза к другому. Она дернулась, и попыталась отстраниться, насколько это было возможным.

Над веком показалось бледное тошнотворное сегментированное тело. Медленно скрутилось в спираль и развернулось в ее сторону. Вслед за ним еще одно. Еще более отталкивающее.

Катя прижала руку ко рту и сглотнула, сдерживая сильнейшие рвотные позывы.

– Я вижу тебя, – прошептал священник. – Да, да! Я знал, что это ты, искусительница, приманка дьявола. Ты вернулась, чтобы закончить начатое? Чтобы мучать меня и на том свете? Я помню. О, да! Я отлично помню тебя, стоящую передо мной! Твои соски, выпиравшие сквозь тонкую ткань, твои бедра и губы. Ты совратила меня с тем, чтобы лишить веры. Ты хотела, чтобы я оступился…

Длинные черви выползали и, раскачиваясь, нависали над конъюнктивой. Они обрамляли его глаза как ресницы на автопортрете сюрреалиста.

– Ты привела ко мне свое отродье и просила крестить его. Но главной твоей целью было – соблазнить меня, отвернуть от господа. Теперь ты снова здесь и все вокруг источает миазмы твоей похоти. Дьяволица!

– Уйди прочь! – крикнула она, ударив его в грудь. Священник, пошатнувшись, отпустил ее руку и, оттолкнув его, Катя побежала в сторону набережной.

Оказавшись на другой стороне улицы, она обернулась. Мужчина следил за ней. Незрячие, затянутые пленкой глаза с копошащимися в них червями, провожали ее пустым, ничего не выражающим взглядом. Он не делал попыток преследовать ее, но…

…он делал кое-что похуже…

…распахнув полы рясы и стянув штаны, священник остервенело онанировал. Непропорционально длинный член болтался из стороны в сторону. На лице не читалось абсолютно ничего, никакой эмоции. Менее всего он походил на человека. Его движения были механическими и бесчувственными.

– Вот козел!

Она плюнула в его сторону и, выставив вверх средний палец, прокричала:

– Чтоб ты сдох, урод!

Со стороны Волги дул порывистый ветер. То затихая, то толкая в плечо, он намекал, что ей тут не рады. Иногда особо сильный его порыв бил по лицу будто давал пощечину.

Темные, практически черные волны, увенчанные серыми барашками из пены и мусора, неслись от терявшейся в дождливой пелене плотины в сторону моста. Река никогда еще не была настолько полноводна и быстра. Никогда ранее она не казалась настолько необъятной. Её скорость, её неистовство, ощущались физически. Волны со злобным ворчанием накатывали на гранитный парапет – последнюю преграду между рекой и городом, между смертью и человеческими жизнями. Волгу уже ничего не отделяло от того, чтобы начать свое победное шествие по городским улицам.

Притихший было дождь, опять разошелся. Вначале мелкий и редкий, он быстро превратился в ливень. Если бы не куртка полицейского она бы уже простыла. Надвинув капюшон насколько его хватало, она убрала руки в карманы и быстрым шагом направилась вдоль массивной кованой ограды.

Высоко в небе раздался пронзительный крик одинокой чайки. Ее крик снова напомнил ей детский плач. В нем было столько боли и обреченности, что Катя сжала кулаки.

Она вдруг отчетливо вспомнила, как однажды ранним утром услышав точно такой же крик чайки, вскочила, и, ничего не соображая спросонья, кинулась к ребенку. Протянув руки, готовая схватить его, она поняла, что мальчик, которому в то время было лишь чуть больше полугода, мирно спит в своей кроватке. Над его головой на ободе музыкальной карусели покачивались голубые кролики. Она проверила памперс между ног малыша и осталась стоять рядом. В тот момент сын показался ей настолько беззащитным, что она с трудом поборола в себе желание, прижав его к груди, снова попытаться сделать частью себя. Только внутри нее он был бы в безопасности.

Она задрала голову и увидела птицу, попавшую в серую паутину туч. Беспорядочно кружа и трепеща крыльями, та безуспешно пыталась вырваться на свободу, но с каждым новым движением лишь больше запутывалась в липких клубящихся нитях.

Поднявшись по лестнице, она увидела впереди беседку. Напротив неё стоял памятник воинам-интернационалистам – кусок мрамора с изображением автомата Калашникова и поименным перечнем погибших в Афганистане ребят из Тиховодска. Клумба вокруг памятника пламенела оранжевыми настурциями. Среди чёрного мокрого асфальта, чёрной реки и темного неба, цветы выглядели как сигнальные костры, разожжённые потерпевшими кораблекрушение. Вытянутые в сторону реки они указывали на обзорную беседку, как на место где их надлежит искать. Мы тут, ищите нас здесь! – говорили они.