Тёма Шумов - Тиховодье

Она неуверенно обошла клоуна, стараясь не упускать птицу из вида, издав короткий нечленораздельный возглас ( Бля! ), когда та резко дернула головой, и, задрав клюв, последовала взглядом за Катей. Теперь ворона выглядела напряженной, – как хищник, изготовившийся к смертельному прыжку на спину ничего не подозревающей жертве. Казалось, еще немного, одно неверное движение человека, и она сорвется и накинется на него, как птицы из фильма Хичкока. Спикирует сверху и начнёт бить своим огромным мощным клювом, выдирая волосы и отщипывая куски плоти с головы, лица и плеч.

Екатерину охватил безотчетный ужас, и она спряталась под ветвями куста с крупными красными ягодами и плоскими листьями. Низкая ограда доходила ей только до колена, и в случае реальной опасности перешагнув через нее, Катя могла укрыться среди острых колючек и жестких листьев, где, как ей казалось, ворона не сможет ее достать. Сердце гулко и лихорадочно стучало. Стало нестерпимо жарко. Кому-то этот страх перед обычной птицей мог бы показаться ненормальным, но только не ей.

Не здесь и не сейчас.

После зомби-школьниц, ожившей цветочной скульптуры и полупрозрачных карликов, разговаривающих прямо внутри ее головы и читающих ее мысли, ворона-людоедка могла показаться просто безобидной шуткой.

Птица громко и надтреснуто каркнула. Раздалось хлопанье крыльев. Покружив над клоуном, ворона улетела вглубь парка аттракционов, исчезнув среди таких же, как она серо-черных ночных теней.

В центре площади, напротив неработающего фонтана, как пришелец из прошлого со своей полукруглой жестяной крышей, стояла деревянная будка, внутри которой когда-то сидел кассир. У окошка висел белый лист бумаги, слишком яркий для этого серого залитого водой мира. Вероятно, размокшее расписание работы аттракционов или другое объявление.

Парк не отличался богатством аттракционов. Их было всего четыре. Детская карусель с металлическими оленями и лошадями, у которых из голов торчали ручки, «Ромашка», «Ветерок». И, конечно, было здесь старое, со скрипящим механизмом, с раскачивающимися даже от легкого порыва ветра кабинками, но все еще работающее «колесо обозрения».

Когда Максиму было четыре, он называл его « колесо оборзения ». Она вспомнила, как они вдвоем сидели в одной из кабинок. Первое время мальчишка не отпускал рук от подлокотников, вцепившись в них и стараясь не смотреть по сторонам. Ему было страшно, и Катя старалась отвлечь его от уходящей вниз земли, от людей, превращавшихся в миниатюрных солдатиков, разговорами и нарочито громкими восторженными возгласами по поводу окружающей их красоты. Постепенно по мере подъема его страх проходил. А когда они достигли верхней точки, он уже вместе с ней вращал колесо в центре кабинки и восхищенно кричал, заметив крышу родного дома.

Озираясь, она выбралась из-под колючих ветвей.

Листом, висевшим на кассе, оказалось не объявление от администрации парка, как она думала раньше. Это был выполненный яркими фломастерами детский рисунок.

По зеленой траве между двух камней шли две фигуры – большая, в оранжевом платье с белыми цветами и надписью « Мама » надо головой, и маленькая, в синей футболке, красных шортах, подписанная « Я ». Буква « Я » была написана в зеркальном отражении и выглядела латинской буквой « R ».

Большое желтое солнце улыбалось и походило на перекормленный щекастый смайлик.

Внизу у самого края листа была, и подпись автора синим фломастером – Максим Нилов . Буквы « И » были зеркально перевернуты так же, как и буква « Я ».

– Не может быть, – прошептала Катя и, протянув руку, прикоснулась к рисунку.

Бумага, на которой он был выполнен, оказалась совершенно сухой, несмотря на сырость и нескончаемый дождь. Даже с учетом того, что по плотности она приближалась к ватману ей давно надлежало раскиснуть, а рисунку потечь и превратиться в радужные разводы и кляксы.

Катя сорвала приклеенный на скотч листок.

– Максим, – она провела пальцем по нарисованному мальчику.

Под ее мокрым пальцем лицо ребенка растеклось.

– Нет, нет, – глаза застлали слезы, ей не хотелось потерять сына еще и здесь, на рисунке. – Останься со мной. Прошу. Я все изменю, и мы сможем начать все заново в лучшем мире.

Но рисунок продолжал таять. Линии теряли формы и расплывались. Лица ребенка и матери превратились в бесформенные пятна, трава – в зеленый океан.

Растеклась и густая черная штриховка того, что она раньше ошибочно приняла за камни. Сквозь черные разводы проступили антропоморфные контуры. Штриховка была лишь уловкой, чтобы скрыть тех, кто был нарисован в этом месте раньше. В то время как остальной рисунок растекся и потерял форму, эти двое ее лишь обрели. Два огромных монстра обступали мать и сына. Распахнув пасти, они скалили острые иглы зубов, ощерившись, словно вампиры или оборотни. Их руки тянули мальчика и женщину в разные стороны. На лице женщины появилось выражение ужаса. Лицо мальчика расплылось. Его словно скрыла кровавая маска.

Мир покачнулся. Трясущиеся пальцы разжались, и рисунок медленно спланировал в лужу у ее ног. По поверхности темной воды, поплыло бордовое пятно.

В него капнули красной краски.

– О, нет, только не снова! – закричала Катя. – Пусть все останется как прежде.

Однако мир уже изменился.

И без того однообразные и тусклые цвета ночи ушли. Вокруг осталось только красное и черное.

Нескончаемое перешептывание дождя и листьев прекращается. Все окутывает влажная тишина, в которой стук собственного сердца кажется стуком бабы, забивающей бетонные сваи. Он далек и глух. В нем ощущается мощь. Воздух вибрирует вместе с его биением.

Темная капля, блестящая багровым глянцем, падает на руку, сжимающую бумажный листок с окончательно расплывшимся рисунком, и сбегает поперек кисти, оставляя за собой засыхающую дорожку с синеватым оттенком.

Детская карусель дергается, будто воскресающий мертвец. Скрепят ржавые шестеренки. От отвратительного скрежета ноют зубы. Лошади с ручками, торчащими из голов, и олени с животами проткнутыми упорами для ног, кружатся в биомеханическом сиртаки. Гирлянды из лампочек на осях «колеса обозрения» вспыхивают всевозможными оттенками красного, – розовым, охряным, фиолетовым – и их отсветы пляшут в лужах и на глянцево-металлических телах застывших на карусели животных.

Из громкоговорителей на столбах раздается треск, за которым следует странная каркающая речь…

…кичул йиылесев крап… воноиц-эк-ар-та крап шан в сьтав-ола-жоп орб-од…

…сменившаяся безумной заикающейся музыкой полной шелестящих и скользящих звуков.

Она огибает детскую карусель и оказывается напротив «колеса обозрения». Кабинки медленно поднимаются с одной стороны и опускаются с другой. Вход на аттракцион перегораживает покосившаяся калитка. Не запертый замок висит на одной из поперечин рядом с металлической табличкой с изображением знака «Стоп» и надписью «Проход закрыт». Ниже мелким курсивом дописано «Не использовать во время дождя и грозы».