Бентли Литтл - Университет [litres]

Наконец Бакли сдался, устав от звуков собственного голоса, от того, что великолепный вульгарный юмор автора не производил на них никакого впечатления, от того, что перед ним была аудитория, полная тупых физиономий. Но, распуская их, он из вредности велел им написать анализ юмора «Рассказа мельника» на трех-пяти страницах и при этом пользоваться определением юмора, которое дал Нортроп Фрай, а не С. Хью Хольман.

Конечно, это задание добавит ему работенки, потому что придется выставить оценки, но его работа была проще, чем у них, так что он нашел такое наказание вполне соответствующим степени их вины.

А кроме того, он всегда может поручить оценку работ какому-нибудь выпускнику.

Взглянув на часы, Бакли поднял свой портфель. Половина девятого. Неплохо. Он успеет домой до девяти и посмотрит «Клоунов-убийц из космоса». Нет ничего лучше, чем закончить неудачный день просмотром такой восхитительной хрени.

Выключив свет и закрыв дверь аудитории, он пошел по холлу в сторону лифта. Вокруг стояла тишина, которую нарушало лишь его громкое прерывистое дыхание да негромкое шарканье его теннисных туфель по полу.

Бакли пошел быстрее.

Сегодня днем Йен отвел его в сторонку и рассказал свою безумную сказку, и хотя Бакли выслушал ее со скептическим выражением на лице, в действительности он не был так скептичен. Этого он Йену не сказал, поскольку считал, что тот ждет от него каких-то рациональных возражений и здорового приземленного подхода, да и рассказ, в общем-то, не произвел на него слишком сильного впечатления. Демона в компьютере было действительно сложновато воспринять, но эту историю он отнес на счет того стресса, который испытывал Йен. Все остальное – ненормальное поведение и насилие – он и сам успел заметить.

Черт, может быть, даже это существо не было так уж притянуто за уши. Может быть, юнец действительно видел лицо на экране. Может быть, какой-то психованный компьютерщик сделал такую программу, чтобы та его напугала.

Его такие вещи уже давно не удивляют.

Особенно в этом семестре.

Пришел лифт, и Бакли вошел в него, нажав кнопку первого этажа. Он всегда считал Университет немного странным. Правда, он нигде больше не преподавал, так что, может быть, все университеты странные, но он в этом сомневался. Его первым впечатлением было то, что люди в универе – студенты, сотрудники и преподаватели – были необычно недружелюбными. Хотя, конечно, не демонстрировали это слишком откровенно. Было в них что-то, чего он не мог понять или определить. Но тех, с кем ему пришлось столкнуться, окружала аура враждебности, которая ему совсем не понравилась. Со временем, когда Бакли получше узнал людей, эта враждебность исчезла, – и тем не менее он считал, что на кафедре слишком много внутренних склок, а среди студентов слишком высок процент психически и эмоционально нестабильных личностей.

Так что нечто в этом Университете не давало ему почувствовать себя комфортно.

А в нынешнем семестре все странности, казалось, достигли своего максимума. И все те отрицательные моменты, которые он отмечал раньше, сейчас усилились многократно. Те трения, которые раньше прятались где-то глубоко внутри, теперь выплеснулись наружу. Психи вышли из леса.

Даже Майк, бармен из «Бреннан’з», любимого бара Бакли, это заметил. Последний раз, когда он там был, Майк жаловался на грубость студентов в этом году, на их желание и даже стремление решить самые ерундовые проблемы с помощью физических разборок. Майк сказал, что за последний месяц вышвырнул из бара больше студентов, чем за весь прошедший год, и что если дела будут и дальше так идти, ему придется нанимать вышибалу.

Дерьмо сраное…

Двери лифта открылись, Бакли вышел и направился к выходу. Ночь была прохладной, но влажной, и дышалось тяжело. Смог, окутывающий фонари, имел оранжевый оттенок.

Хотя было не слишком поздно, кампус выглядел пустынным. Какая-то парочка сидела на каменной скамье перед библиотекой, да студент, продававший пончики и кофе, одиноко маячил возле своей тележки.

Бакли пересек двор. Слева от него сверкал огнями Центр прикладных искусств – огни в его лобби горели в полную силу. Сегодня что, какая-то пьеса или концерт? Он не помнил, что где-то читал об этом. Сменив направление, Бакли с любопытством подошел к зданию. На входных дверях он увидел приклеенные объявления. Подойдя к ним, прочитал ближайшее: «Трио для флейты, рояля и вопящего садомазохиста. Малый зал. 20.00». Нахмурившись, профессор открыл дверь и прошел в лобби. Из Малого зала доносились негармоничные, атональные звуки рояля, которые перебивались высокими нотами флейты и громкими криками.

Какого черта здесь происходит?

«Шутка», – хотел он ответить самому себе. Но подступившая тошнота говорила о том, что это вовсе не шутка.

Бакли пересек лобби, прошел мимо закрытых дверей зала имени Джона Дауни и открыл дверь в Малый зал, находившийся совсем рядом. Звуки рояля и флейты стали громче.

Как и крики.

Бакли вошел в зал.

Здесь молодая студентка, одетая в синюю форму капельдинера, попыталась всунуть ему программку, но он проигнорировал ее и, пройдя через вторые двери, оказался в темноте зала. Оказалось, что тот полон и все места заняты. На сцене лысый пожилой мужчина в смокинге бренчал на рояле, а женщина, гораздо моложе его, одетая в вечернее платье без бретелек, дула во флейту, стоя спиной к залу. Слева от них крупный мужчина в костюме садомазо прилежно смотрел в ноты, стоявшие перед ним, и периодически хлестал плеткой-девятихвосткой обнаженного мужчину, привязанного к столбу. Обнаженный истекал кровью, лившейся из многочисленных порезов и рубцов, покрывавших все его тело, и было видно, что он испытывает чудовищную боль. Он орал, когда получал удары, и негромко рыдал и всхлипывал в промежутках между ними.

Бакли моргал с каждым ударом плети, а вот пожилая женщина, сидевшая перед ним, мягко покачивала головой в такт душераздирающим крикам. Мужчина, сидевший через проход, отбивал такт свернутой программкой.

Бакли почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Может быть, это перформанс? Некоторые участники перформансов шли на подобную хрень и позволяли наносить себе раны, ставили себе клизмы или делали татуировку на глазах у широкой публики. Может быть, это то же самое?

Но состав зрителей говорил совсем о другом. В зале сидели бывшие выпускники. Консервативные патроны Университета. Пожилые мужчины и женщины, владельцы сезонных абонементов.

И именно это делало происходящее таким жутким.

Красная дымка, хорошо заметная в свете луча, падавшего на сцену, появлялась над ранами при каждом ударе плети, и Бакли показалось, что он может разглядеть со своего места, как микроскопические капельки крови медленно опускаются на сцену.