Микаэль Дессе - Непокой

— Миллион шекелей за экскурсию. Два миллиарда за частное владение.

Пригорюниваюсь.

— Могу предложить бюджетный вариант.

Отводит меня в дальний угол, где стоит реплика полого снаряда в три человеческих роста.

— Вояжер не использовался с тысяча девятьсот второго года, но эксперты, проводившие оценку боеготовности, уверяют нас в полной работоспособности данного транспортного средства, — отчеканивает девушка.

— И сколько будет стоить?

— О, нисколько. Только распишитесь здесь в двух местах, и Барбенфуа приготовит для вас пушку.

Во как!

Волокита невыносимая. Расписку с меня не взял только ленивый, а я не уроженец Праги, чтобы эти процессы детально расписывать. Дитя, наверняка, успели хватиться в больнице. Пришло время, и меня приглашают пройти на борт, а я уже истощен морально и физически. Мы в специальной комнатке, бывшей и канцелярией, и стартовой площадкой. Пушка выглядит застрявшей в специально расширенном под нее окошке. Говорят, долгота пушки этой невероятна. Удивительно, что я не заметил ее ствола снаружи. Машинистки-несушки все встали, взъерепенились в полосатых майках под то ли бирюзовыми комбинезонами, то ли зелеными, но наверняка серыми (все такое черно-белое!), — и механик пришел. В мундире и с саблей. Ввозят приставную лесенку, чтобы я пролез внутрь этой межзвездной рухляди, что и делаю. Едва уселся, дверца захлопывается, придавив собой светодиодный чирей. Снаружи уже ведут отсчет. Где-то сзади шипит горящий фитиль.

— Tirez 9 9 Пошел (фр.). !

Пушка говорит: «Пуф!» — и нет иллюминатора, чтобы поглазеть на космизм снаружи. Лопнувший чирей истек теменью, затопив борт. Полет занял семнадцать секунд.

Глухой удар говорит: «Приехали», — открываю дверцу ракеты. Свет звезд ныряет внутрь, и темень по закону Архимеда проливается наружу, а я вместе с ней.

Серый — хит туристического сезона. Серая пыль и серые камни. Думаю, куда пойти. Может, просто сесть? Нет. Так не пойдет. Нужно искать селенитов. Оборачиваюсь, чтобы распрощаться с ракетой. Ох, стряхнул сердечный мох: я кого-то раздавил! Из-под ракеты торчат чьи-то ноги в домашних тапочках и полы вельветового халата. Ведьма? Тогда тапочки нужно позаимствовать — они укажут путь мощенным желтым кирпичом, да не тут-то было! Оно шевелится! Оно выползает из-под ракеты!

Зря волновался.

Просто дядя. Просто тапочки-халат. Просто ногти не стрижет. Просто камень-голова в форме полумесяца. Просто черные глазницы и оскал акулий. Не мерещится? Не мерещится.

— Кто ты?

— [Ни-ни-ни-нингэн?]

Пячусь назад, но спотыкаюсь на ровном месте.

— [Х-х-х-хьюмен?]

Оцепенел. Задыхаюсь от ужаса.

— [Хо-хо-хо-хоминем?]

Он трижды прав.

— Ни-ни… что? — говорю.

Между нами пролетает бабочка цвета человечьей кожи. Не в тон ничему здесь, зато фауна какая-никакая.

От шеи вниз его телеса обуглены, темны глубоко посаженные глаза, паукообразны длинные пальцы на тонких кистях и густа зубами недовольная — такой уж вышла трещина — пасть. Выглядит пугающе, но комичен в речах своих, как сам абсурд. Он распахивает халат, являя выжженную грудную клетку — ничто за обугленными ребрами.

— [У м-м-меня только два сердца,] — говорит.

Каменный нарост в форме шара раскололся от удара, явив лицо Нини. Он не мог слышать и видеть ракеты, не мог знать, где она приземлится. Но именно эта тонна роковой случайности даровала лунному отшельнику голос, и пускай Нини ничего не видел и не слышал, он обо всем догадывался. Он — рука ведущая, голова ведающая, Он — все, что ни есть, и кое-что из того, чего нет.

Faux surréalisme 10 10 Лживый сюрреализм (фр.). ? Ни в коем разе. То было взаправду, хоть и легло в основу грандиозного надувательства.

Не шатер, а пирамида. Вакенгут в отрубях, но даже так оценил, как мои ребята тут все обставили, — хрюкнул, заулыбался. Понимает — высший класс!

Столы, лак, чрн. Трибуна, без, цнтр. Бар на вход, туда: базовый набор + кагор + кошерный виски. Китайские фонарики, 25 шт., декор., крсн. Шикарно! Крсн. на чрнм. — вообще по фэн-шую! Что-что, а сервировка и освещение у нас лучше, чем у конторы Гусева. Правда, ситуация: одноглазый шушер, как воротились провождающие, пил вино прямо из бутылки + фокусировался на белом + не закусывал, а как-то шиворот-навыворот. Набил мамон и давай синячить. Культурный фуршет, и такое западло! Вечером снова. Было наказано вина ему больше не подавать, и тут случилось страшное — он подошел и взял сам.

А еще тарелку, расписанную древнегреческим сюжетом, затер вилкой, а конкретно — Афродитин сосец.

В то время как половина населения планеты тяжело больна злым умыслом, подавляющее большинство незлобивых жителей Бамбукового уезда — идиоты на клеточном уровне. Шуток и астрофизики не понимают. Дело в воде из-под крана, зуб даю. Раньше думал, что, если вдруг сюда вернусь, пить буду только дождевую и родниковую. Короче, если лимонада на панихиду не поставят, сгодится талый снег. Не хватало мне деменции.

Писать по правде, у нас от этой воды бывали и постои душевного покоя, даже малодушия. Тогда мы вспоминали о своей сиротской доле и вслух жалели себя. Каждый заводил свою шарманку, игнорируя зеркальную участь напротив. Меланхоличная хлорка в этой воде была.

Спасала дружба с Нини: я слышал вещи, которых другие не слышали, настроился, так сказать, на иную волну. Гениальные частоты. Это касалось не только сообщения с луноликим, но и с рядовыми прохожими, даже с предметами. Знаете, что ценники шепчут? «На первом кругу ада дорожает гречка». В том же гастрономе кассирша, не успел я с ней рассчитаться, пропела мне:

«Вы низвергли титанов

Да покорили горы.

Ваша сдача».

А меня-то, сбеги я с Вождем, и в кассиры бы не взяли — не умею я красиво и вовремя улыбаться. Но нет худа без добра: после того случая в гастрономе Нини подучил меня в стихосложении. Мне, признаться, давались на письме мощные хайку, лишенные, однако, каноничных пропорций. Помню:

Разнузданная вульва твоя

Покоя лишает в час поздний.

Не по делу.

Из Бамбукового дома в шатер на контрольный смотр шли плечом к плечу Метумов с Истиной, озябшей с первого шага за дверь.

— Чай этот уморителен в наихудшем смысле слова, — заикаясь от дрожи, сказала Истина. — И никакие сахара́ с ним не сладят.

— Касаемо сахара, — отвечал Метумов, — готов разрешить эту напасть, изучив личные припасы.

Уже под светящейся глазообразной вывеской шатра Истина не выдержала.

— Ну ветер — зараза! Поймала бы — удавила, ей-богу!

— Зато какое небо звездное! — сказал просиявший Метумов.

— Ничего страшного — в шатре оно вас не потревожит, — успокоила его Истина.

«Горе для всех, даром, — афишировала подпись к вывеске, — и пусть никто не уйдет утешенный».