Надежда Сакаева - Бессмертие графини

— Иероним. Скажи мне, как ты относишься к графу? — спросила я, едва убедилась, что они действительно покинули пределы слышимости.

— Это очень странный вопрос, — Иероним нахмурился. — Как я могу к нему относиться? Это же граф. Я ненавижу его за то, что он сделал с тобой. Я хочу помочь тебе.

Однако я не слышала в его голосе былого энтузиазма, хотя слова оставались все те же.

— Мне кажется ты стал слишком уж слушать графа. Он говорит интересно и очень складно, но ты должен помнить, что он чудовище и его слова нельзя пропускать в свое сердце, иначе они пустят там корни.

Я надеялась, что вот теперь Иероним успокоит меня, и мы закончим этот разговор, но рыцарь ответил неожиданно резко:

— Я-то это помню, а вот ты?

— Я? — я растерялась. — Ты забыл, что он делал со мной?

— Я помню все, что ты мне говорила, но тогда ты умолчала об одном. Ты не сказала мне, что любишь его настолько, что стоит ему поманить пальцем и ты пойдешь к нему, забыв обо всем прочем.

— Я…

— Ты. Ты так же говорила, что я нужен тебе, что без меня ты умрешь и я твое спасение, но я слышу по ночам твои крики и то, как ты зовешь его. И знаешь, в них нет и капли той боли, о которой ты рассказывала, одно лишь удовольствие. Слова графа жестоки, но они хотя бы честны. А ты лгала мне с самого нашего знакомства, лгала о самом важном. О том, что просто не имела права скрывать от меня, — и развернувшись он ушел.

А я даже не знала, что ему ответить, ведь каждое его слово было горькой правдой. Ведь знакомясь и сближаясь с ним я не думала, что ему будет больно. Что я действительно обманываю его в самом главном.

Дальше все становилось только хуже.

Для себя граф уже давно избрал путь мучения. Неважно людей, или вампиров. Он не мог жить, не причиняя кому-то страданий. Меня он сломал, сделав больной и зависимой им, отравив собой мою душу, заставив безоглядно любить его и нуждаться в нем. Викторию он мстил за то, что тот не оправдал его надежд, но при этом позволял ему сохранить себя. Граф никогда не переходил грани, оставляя Викторию надежду и последний вот уже более двухсот лет был его единственным другом и совестью, и наверное в этом и видел свое призвание в вечности.

С Иеронимом он решил пойти другим путем.

Не сломать, но поменять, превратив чистого рыцаря в свое подобие и таким образом наказать меня. Я поняла это слишком поздно, да и даже если бы смогла понять все раньше, изменить что-то было бы не в моих силах. Граф слишком искусен в своем умении извращать чужие умы и выворачивать традиционные ценности наизнанку. Ведь он практиковался в этом веками, а помощником ему служила скука — главное проклятие всех вампиров после жажды.

— Вот скажи мне, малыш Фарго, что ты почувствовал сразу после своего второго рождения? — спросил граф, когда мы в очередной раз собрались в гостиной.

Я несколько раз пыталась поговорить с Иеронимом после того случая, но он неизменно отвечал, что лишь погорячился и даже сдержанно извинился передо мной. Но успокоиться я уже не могла и потому ловила каждый его взгляд, каждую реакцию на слова графа. А граф, словно актер, довольный тем, что у него есть зрители, ничего не запрещал мне, а лишь крепче привязывал к себе излишней любезностью и некоторым подобием заботы.

— Жажду? — неуверенно ответил Иероним, нахмурившись.

— Именно. Жажда это первое чувство после обращения, но ведь, признайся себе, ты жаждал не только крови. Ты хотел забрать и жизнь. Потому что это естественно! Принимая вечность мы принимаем и новые правила, одно из которых — стремление забирать жизни. Мы перестаем быть людьми. Мы хищники по природе и это неотъемлемое последствие бессмертия.

— Но мы ведь сохраняем и другие чувства, свойственный человеку, — заспорил Иероним.

Я просила его не перечить графу и вообще меньше его слушать, но мой рыцарь не мог молчать. А граф поощрял его всячески поддерживая диалог.

Вот и сейчас, вместо того чтобы приказать замолчать, граф отпил еще вина и спокойно пояснил:

— Конечно сохраняем. Мы хищники, но не звери. Просто мы стоим выше людей. Они наша еда, как свинья для них тоже не друг, или возлюбленный, а лишь источник силы. Ты же не дружил с курицами в поместье своего отца? Не влюблялся в овец, или коров?

— Нет, но…

— Забудь про но, малыш Фарго. Ты мыслишь все еще как человек. Да, нам нужны люди, но лишь как источник пищи. Мы сильнее их. Мы быстрее их. Мы можем то, чего они не могут. И хотя бы поэтому глупо рассматривать их как равных. Надо просто принять то, что они мясо. Разумное, но мясо. А мы можем влюбляться и дружить только в равных себе.

— Но ведь вы взяли Ольгу в жены…

«Молчи!» — хотела сказать я ему. — «Молчи и не слушай».

Но вампир не может внушить вампиру, и я не могла заставить Иеронима делать то, что хочу.

— И кто она теперь? — спросил граф, который словно ждал этого вопроса. — Ты подружился с ней и кто ТЫ теперь?

На это Иероним не нашелся что ответить.

Да и мне не было что сказать. Потому что слова графа были точны и били прямо в цель, хоть и извращали существующую реальность.

— Вот видишь, — по своему воспринял молчание граф. — Это закон природы. Сильные неровня слабым, как крестьяне неровня аристократии. А мы неровня людям. Это даже не жестокость. Это истина, которую просто нужно принять. А вот если ты хочешь увидеть настоящую жестокость, то тебе стоит обратиться именно к людям. Как бы это ни звучало, но люди более жестоки, чем мы.

— Невозможно, — от возмущения Иероним подскочил на ноги. — Как люди могут быть более жестокими, если мы стремимся убить их и это, как вы сами говорили, заложено в нашей природе?

Да, с учетом пристрастий графа к изощренным пыткам, его слова звучали крайне смешно и нелепо. Хотя, стоит отметить, маленькое хобби графа видели только мы с Викторием. После того как появился Иероним, граф не спешил приводить своих «гостей», хотя и предупреждал моего рыцаря о подобном в самом начале. Но за все время он даже никого не убил при нас, уходя на охоту за пределы замка и возвращаясь лишь с легким запахом крови.

— Разве волк жесток, убивая овец? Разве желание жить — это жестокость? — вопросом на вопрос ответил граф.

— Нет, но…

— Никаких но, малыш Фарго. Волк просто делает то, что должен. Потому что он не хочет умереть с голоду. Так и мы желаем убивать ради жизни. Потому что мы созданы такими. Люди же жестоки потому, что они люди. Если ты поймаешь человека и убьешь его, то это будет ради твоей жизни. Если же люди поймают тебя, то они убьют ради желания.

— Нет! — снова подскочил Иероним. — Вы не правы! Они могут сделать это лишь из-за страха.

Почему, но почему он просто не мог молчать?

Ведь то, что он спорил означало то, что он слушает. А если он слушал, то мог и услышать.