Александр Васильев - Наш собственный конец света

А потом она потеряла сознание.

— И где ты теперь? — прокричал мужчина. — Что я с ней буду делать? — Он швырнул почти пустую бутылку портвейна в стену, осколки разлетелись почти по всему залу.

Ответ пришел сам.

Он понял, что будет делать то же, что и семь лет подряд.

Кормить девчонку, и держать ее у себя, пока она не умрет. Потом нужно будет лишь распилить ее на части, ножовкой по металлу, лежавшую у него под диваном, и вынести тело в лес. В его особое место, и закопать вместе с остальными. И тогда, до следующего начала осени, он будет жить спокойно. Пока голос, гнездящийся в нем еще с детства, не начнет вновь и вновь говорить, приказывать. А когда он поймает еще одну девочку, то приказчик уйдет, оставив на него новые проблемы.

Мужчина выключил свет и зажег свечу. Он забрался с ногами на диван и подтянул колени к груди, обеими руками удерживая перед собой свечу.

Пришли воспоминания. Тяжелые, лежащие неимоверным грузом на его душе. Воспоминания о том, как его в наказание часто запирали в сыром и темном подвале, давая в руки лишь зажженную свечу. И так он сидел по десять часов. А когда очередное наказание заканчивалось, его били и выгоняли на улицу. И он всегда убегал за город, в лес, в небольшую березовую рощицу. Донимавший голод вновь заставлял его возвращаться домой.

В подвале, чтобы не было так страшно, он любил говорить с воображаемыми людьми, которые, конечно же, его любили, и готовы были сделать ради него все, что угодно. Но они так ничего и не сделали.

Но однажды появился тот, кто пообещал ему помочь. Этого человека он не видел, как воображаемых остальных, зато прекрасно слышал. И он отличался, ведь он говорил сам, не его детскими губами, а своими, но лишь в его голове.

Когда ему исполнилось двадцать, голос впервые в жизни приказал, и он исполнил это с величайшим удовольствием. В тот день он закопал в роще своих родителей.

Проснувшись, девочка успела заметить последнее трепетание пламя сгоревшей свечи.

— Нет… — чуть слышно выдохнула она.

Дрожащими руками, с судорожным и сбивчивым дыханием, нащупала в темноте уже остывшую миску с супом и начала жадно его пить. Она не чувствовала вкуса, не жевала разварившиеся кусочки картофеля и чего-то там еще. Она просто жадно глотала. Сильно хотелось есть, но быстро не получалось. Девочка подавилась и закашлялась, не проглоченный бульон полился из носа, заставляя ее судорожно вздрогнуть. Миска вылетела из ослабших рук и суп растекся по ее животу и ногам, заливая и без того сырой матрас.

Она вновь заплакала. Но слезы не появились и сейчас.

— Я не хочу так жить… — прошептала она. — Я хочу умереть… мама…

Наверху послышался громкий шум, похожий на треск ломающегося дерева. Затем крики, и возня. Звон бьющейся посуды. Топот многочисленных ног.

— Умереть…

В подвал проник свет, больно ударив по почти обесцветившимся глазам ребенка, заставляя девочку уткнуться лицом в мокрый матрас.

— Она здесь! — крикнул кто-то очень громко.

Сердце девочки замерло.

«И что теперь со мной будет? — подумала она. — Мама…»

Чьи-то сильные руки обняли ее и прижали к теплому телу.

— Все в порядке, малышка, все кончилось, — произнес приятный мужской голос.

«Кончилось? Теперь я умру?»

— Тебя ведь Катей зовут?

— Д-да, — прошептала девочка.

— Вот и славненько. А теперь закрой глазки, потому что там яркий свет, и мы выйдем отсюда. Тебя уже ждет твоя мама.

Долгожданные слезы облегчения хлынули сквозь сомкнутые с силой веки…

Противный треск скотча прекратился, и я тупо взглянул на пустую катушку, а затем перевел тот же взгляд на не доклеенную коробку.

Ну, и чем же ее запечатать? — подумал я.

Отбросив катушку, я достал из той же коробки широкий пластырь.

В дверь постучали. Но открывать не хотелось.

Кто бы это мог быть? Я должен был съехать вчера, и все мои знакомые это знают. Однако почему-то решил задержаться еще на день, о чем совершенно никому не было известно.

Стук не прекращался. Вот ведь напористый человек. Нет меня! Я еще вчера уехал.

За дверью я обнаружил молодого паренька с почтовой сумкой наперевес.

— Станислав Васильевич? — спросил он, сразу протягивая мне конверт и бумагу для росписи.

— Да, — коротко отвечаю, ставя небольшой штрих на бумаге.

Странно, думаю я, закрывая за парнем дверь, кто бы это мог прислать мне заказное письмо? Вроде всех поставил в известность, что уезжаю.

Сев на диван, я присмотрелся к конверту. Женское имя отправителя мне было совершенно не знакомо, но вот город оказался местом моего рождения и всего проведенного детства.

Аккуратно разорвав по краю матовую бумагу, я достал из конверта небольшой кленовый листок, упакованный в твердый пластик.

Меня передернуло, дыхание стало судорожным, сдавленный стон вырвался из легких. Сделав глубокий вдох, я еще раз взглянул на лист. Он был высушенным и очень старым, и если бы не пластик, в который его засунули, то он бы просто развалился от легкого дуновения. Коричнево-красный цвет, и вырезанные десять лет назад в его центре инициалы «С+С».

На глаза навернулись слезы, и листочек растворился в прошлом осеннем дне…

Мне тогда было двенадцать лет, а ей одиннадцать. И она была моей первой любовью.

Мы постоянно проводили все время вместе, в основном гуляя по лесу. Ведь только там было тихо, и нам никто не мешал. Мы гуляли, играли, о чем-то разговаривали. Темы для разговора были всевозможными: мультики, фильмы, наша повседневная жизнь, спорт, игрушки, — сейчас всего и не вспомнишь.

Как-то раз я признался ей в любви. Она, не задумываясь, чмокнула меня в щеку и убежала. А на следующий день призналась сама. Но с того момента между нами совершенно ничего не изменилось. Мы все так же встречались в лесу, бегали друг за другом, болтали — веселились.

И вот я узнал от родителей о переезде в другой город.

В то время стояла такая же сухая осень, как и сейчас, теплая, переливающаяся всеми акварельными красками. Упавшие наземь листья просто кричали, умоляя собрать их в пышный и шуршащий букет.

Разноцветная листва выпала из моих ослабших рук, и с шорохом разлетелась по гостиной.

— Ты чего? — спросила мама.

— Я не хочу уезжать! — крикнул я, как это обычно бывало, если я с чем-то не соглашался.

Выскочив из дома, я убежал в лес, к большому и роскошному клену, росшему с незапамятных времен на небольшой опушке. Слезы лились ручьем, и я не мог их остановить. Не мог, потому что все было против меня. Я не хотел уезжать, я не хотел терять того, кого люблю.

— Ты чего? — услышал я за спиной.

Обернувшись, я увидел выглядывающую из-за клена подругу.

— Привет, Света. Да так, ничего.

— Как, ничего? Я же вижу, что что-то случилось. Ты плачешь.