Татьяна Корсакова - Лабиринт Медузы

Это глупая Никс думала, что одна на двоих, а оказалось, что на троих… Нет, не так! Все-таки, на двоих, вот только ее вычеркнули из этой счастливой истории…

…Когда она увидела Димитриса и Ирис, их сплетенные в страстном порыве тела, ей захотелось ослепнуть. Любимый муж и любимая дочь. Пусть не родная, но выращенная в любви и заботе. Обманщики… Презренные лжецы…

Никс ушла к морю. А кому еще она могла рассказать о своем горе? С кем поделиться болью и слезами? Только с ним, своим старым противником и старым другом. Море ласкало и убаюкивало, море тянуло за подол платья и обещало покой, море стало для Никс колыбелью. А потом нашептало на ухо план мести…

На берег Никс вышла другим человеком. Нет, не человеком! Хватит обманываться! Она не человек! Она – дитя Медузы! Она сама Медуза, она может одаривать и может карать. Отныне у нее осталась лишь одна-единственная дочь. Девочка с золотыми кудрями, которые рано или поздно превратятся в золотых змей. Девочка, которая не должна повторять ошибок своей матери. Не должна любить и доверять никому, кроме моря. Никс ее научит! Нет, она не станет швырять свою девочку со скалы в воду, не будет жестокой и нетерпеливой. Ее дочь научится быть Медузой без слез и страданий. Никс не повторит ошибок старухи, но молчать о самом главном она тоже не станет. Дочерям Медузы нельзя любить. Их любовь убивает. Любовь убивает их. А морю потом приходится хоронить отрезанные головы…

Ирис любила морские прогулки. Как любят их все дети. Вот только Ирис больше не ребенок. Она выросла, а Никс даже не заметила, когда это случилась. Упустила тот страшный миг, когда в глазах Димитриса погас огонь, что горел для нее почти десять лет. Теперь он вспыхивал, лишь когда взгляд его обращался на Ирис, девочку, которую Никс считала своей дочерью.

Море раскачивало лодку, в которой они сидели. Раскачивало медленно, как колыбель. Море ждало знака, а Никс все не решалась. Смотрела на смеющуюся Ирис, вспоминала ту маленькую напуганную девочку, что пряталась под плащом Димитриса, вспоминала почти десять счастливых лет. Ее жизнь была бы счастливой и дальше, если бы не Ирис, если бы не ее предательство!

Жалость исчезла в тот самый миг, когда Никс вспомнила обнаженные тела, услышала стоны и страстный шепот. В ее сердце не осталось места ни жалости, ни любви. Ярость, черная, как самая темная ночь, смотрели теперь на Ирис ее глазами.

Море, тайный союзник, все поняло правильно. Море качнуло и перевернуло лодку, а потом приняло Никс в свои ласковые объятия. Вот только это уже была не Никс! Она стала Медузой, беспощадной и яростной. Ярость кривила ее губы в горькой усмешке, ярость извивалась змеями над ее головой, ярость призывала с морских глубин темных голодных тварей.

Ирис видела тех, кто приплыл ее убивать. И истинную суть Никс она тоже увидела. Перед самой своей смертью. Ее смерь не была мучительной. Никс сжалилась в самый последний момент. Ирис умерла быстро, хватило лишь одного змеиного укуса. Но то, что она видела перед самой смертью, было настолько ужасным, что превратило ее тело в каменную статую…

Море вынесло эту статую на берег, швырнуло к босым ногам Никс. Теперь уже точно Никс, а не Медузы, потому что по щекам ее текли слезы, и горло разрывал крик ярости и боли.

Море ни в чем не было виновато. Ей просто нужно было с кем-то разделить эту боль. Заставить страдать кого-то еще так же сильно, как страдала она сама. Страдать и бесноваться от боли.

А морю было больно, когда острые шипы нарождающихся скал ломали его хребет и рвали в клочья его шкуру. Каменные глыбы тянулись к небу, змеились по дну дымящимися рифами, бугрились, прорастали ходами и пещерами, в которые тут же с ревом врывалась клокочущая вода. Ее ярость и агонизирующее море породили еще одно каменное чудовище, еще не живое, но уже и не мертвое, прикидывающееся островом, ненасытная утроба которого уже готова поглотить всех, кто рискнет войти в его подводный лабиринт. Чудовище, которое охраняют чешуешкурые золотые змеи и щупальца твари, настолько страшной и настолько древней, что ей давно стал невыносим солнечный свет…

…А в бассейне были змеи. Слишком большие для такого замкнутого пространства, невыносимо яркие на фоне этой синевы. Змеи подныривали под Нику, царапали кожу острой чешуей, выталкивали со дна на поверхность. Ее золотые змеи не знали, что нет никакой поверхности, а есть бездушный пластик, прозрачная крышка ее неоново-синего гроба. Змеи не знали, но злились и утробно ворчали, гудели, как гигантские водопроводные трубы. А потом отшатнулись, но не испуганно, а удивленно, уступили место серебряной тени. Тень схватила Нику за руку и за талию, потянула вверх. А крышку гроба кто-то сдвинул. Кажется…

Иван злился. Это была иррациональная, не поддающаяся анализу злость. Ему бы порадоваться за Нику, за ее такой внезапный и оттого головокружительный взлет, за то, что к ней возвращается зрение, за то, что у нее появилась семья. Ну, весьма влиятельная бабушка точно появилась. А он вот злился. Его бесила эта ее граничащая с безумием решимость. Инициация, почти инаугурация, ночь большого отлива, которая не для всех, а только для избранных. Зачем ей?! Так хочется быть избранной?! Так хочется доказать Ксю и Юне, что она тоже способна на подвиги во имя славного рода Адамиди?!

Дура! Дура и есть!!! Куда она собралась, слепая и наивная?! Себя Иван мог не обманывать, да, зрение к Нике возвращается, да, то, что она может видеть хоть что-то, то, что она увидела его лицо, это уже чудо! Но поможет ли ей чудо, когда она останется один на один с морем? Ему вот страшно! До мурашек, до судорог в мышцах страшно от того, что может случиться завтра ночью. Ему страшно от того, что с ней уже случилось и едва не случилось. Страх этот сильнее злости, и отмахнуться от него просто так не получится.

А он и не станет отмахиваться. Он пойдет к отцу, всесильному и всемогущему Ивану Серебряному. Ему ведь и нужен-то сущий пустяк – токсикологическая экспертиза.

Отец выслушал его очень внимательно. И взгляд его был почти таким же пристальным, как и взгляд горгоны Медузы с каменного барельефа.

– Уверен? – спросил он, когда Иван протянул ему салфетку с десертом.

– Нет. Но конфеты из комнаты Ники пропали.

– Те самые, после которых у вас начались галлюцинации?

– Да.

– А вместо конфет Рафик Давидович предложил ей вот эту штуку? – Отец покосился на салфетку. – И ты думаешь, что наркотик теперь там?

– Подозреваю.

– А змею в комнату этой… девочки принес тоже Рафик Давидович? Сначала принес, а потом героическим образом изловил?

– Я не знаю. Но согласись, то, что произошло сегодня за ужином, оказалось неожиданностью для всех членов семьи.