Рэт Уайт - Героиня

О, боже, она собирается мучить меня!- подумала Адель. Она ничего не могла с собой поделать. Ее охватила паника. Мочевой пузырь не выдержал. Адель была слишком напугана, чтобы устыдиться этого.

Нацинет заметила растущее пятно мочи на одеяле. Ее лицо исказила гримаса отвращения.

- Теперь тебе придется лежать в этом. Будь я проклята, если я стану менять тебе постельное белье. Твой народ - прямо как стадо животных!

Твой народ? Очевидно, эта женщина давно не смотрелась в зеркало, - подумала Адель.

Несмотря на светлую кожу и зеленые глаза, губы и нос у нее были такими же, как у чернокожих, это качалось и густых кучерявых волос. У этой женщины серьезная проблема с самоненавистничеством, и она собиралась отыграться на Адель.

Почему она делает это со мной?

Адель вспомнила, как пастор в ее церкви сказал перед одним из маршем протеста, в котором она участвовала в молодости.

"Каждый является героем собственной истории. Нет абсолютно злых людей. Даже самый злобный конченый расист с Юга в глубине души верит, что поступает правильно. Вам нужно понять, почему он так считает, чтобы суметь изменить его мнение".

В то время Адель не желала понимать расистов. Она не верила в десегрегацию. Стремилась быть на стороне Чернокожих националистов, считавших белого человека дьяволом, единственная цель которого - угнетение и окончательное уничтожение черной расы. Теперь она стала мудрее. Теперь она знала, что старый проповедник был прав. Каждый считает, что его мнение является верным, а действия оправданы. Она, хоть убей, не могла понять, чем эта женщина могла оправдать избиение парализованной старухи. Для Адель это не имело смысла. Она мысленно продолжала возвращаться к простому ответу: Нацинет - просто злая. Но он ничем не помогал. Не оставлял ей никакой надежды. Если Нацинет просто злая или сумасшедшая, то Адель - конец.

Может, ее чернокожий папаша бросил ее, когда она была ребенком, или ее мать оставила его ради кого-то ее цвета кожи? Может, ее мать была чернокожей, а ее папаша - каким-нибудь богатым белым парнем на одну ночь, который не захотел иметь ничего общего со своим внебрачным ребенком? Какими бы ни были ее проблемы, они не оправдывали ее поведение. Она заплатит за это.

Затем в голову Адель пришла еще одна мысль, от которой у нее перехватило дыхание и застыла кровь в жилах: Если только она не убьет меня прежде, чем я успею кому-нибудь рассказать. Кто узнает, если она обставит все, как несчастный случай или естественную смерть?

Адель посмотрела в бездушные глаза женщины. В них не было ничего, что свидетельствовало бы о сострадании или человечности. С таким же успехом она могла бы смотреть в глаза акулы или какой-нибудь хищной рептилии.

Она собирается убить меня.

Адель была уверена в этом, как никогда. Эта женщина собиралась убить ее, и Адель понятия не имела, почему.

Медсестра выскочила из комнаты, оставив Адель наедине со своими страхами.

О, боже. Что мне делать?

Осознание того, что только что произошло, и того, что может случиться в течение последующих пяти дней, потрясло Адель. Она посмотрела на открытую дверь спальни, которая с таким же успехом могла быть укреплена и заперта, на окно, которое находилось менее чем в шести футах от ее койки, столь же бесполезное для нее. Даже если б Адель сумела добраться до него, то не смогла бы позвать на помощь. Речь у нее по-прежнему была нарушена, да и говорить получалось почти что шепотом.

Адель окинула комнату отчаянным взглядом, в поисках оружия или чего-нибудь, с помощью чего можно было бы позвать на помощь. На глаза ей попалась фотография в рамке, где она стояла у подножия Вашингтонского монумента в компании Хьюи Пи Ньютона, Элдриджа Кливера и Бобби Сила. Она была в черном берете, черной кожаной куртке и темных солнцезащитных очках, с афропрической от плеча до плеча. Она вскинула одетую в черную перчатку руку в жесте "Власть народу", в то время, как Бобби Сил произносил одну из своих пламенных речей. Что снимок не показывал, так это батальоны полицейских в защитном снаряжении, стоящие напротив и готовые проломить им головы. Тогда Адель была молодой и бесстрашной. Рамка была сделана из олова. Адель была уверена, что если каким-то образом сумеет до нее добраться, то даже в ослабленном состоянии сможет ударить ею безумную медсестру по голове.

На другой стене висела фотография с ней и ее последним мужем, Уолтом, сделанная во время нью-йоркской конференции, организованной Бетти Шабаз, вдовой Малкольма Икса. Он был в деловом костюме, такой красавец. Высокий, сильный, с широкой грудью и мускулистыми руками. С ним она всегда чувствовала себя в безопасности. Ей хотелось, чтобы Уолт был сейчас здесь и защитил ее, но он давно пал жертвой улиц. Во время поездки во Вьетнам подсел на героин, как и многие молодые люди его поколения. Умер от передозировки незадолго до рождения Тони. Теперь у Адель была только дочь, и она приедет проведать ее не раньше, чем через сутки, а может, и через несколько дней. Она сомневалась, что Тоня будет звонить, потому что она знала, что у Адель трудности с речью. Даже если и позвонит, медсестра непременно помешает ей. Это значит, что как минимум следующие двадцать четыре часа она будет всецело сама по себе.

Адель вытащила из волос заколку. Не настоящее оружие, но хоть что-то. Она согнула ее, поднесла ко рту и принялась стягивать зубами резиновые насадки с кончиков металлической булавки. Жевательные мышцы работали плохо, поэтому, чтобы сделать это, ей потребовалось почти двадцать минут. Когда Адель удалось снова распрямить заколку, она вспотела и устала. Спрятав ее в волосах, Адель почувствовала себя лишь чуточку безопаснее. Она продолжила осматривать комнату, выискивая что-нибудь полезное. Но все было слишком далеко, вне ее досягаемости. Он помнила, что Тоня сказала, что убрала ее пистолеты, и пожалела, что она это сделала.

До прихода другой медсестры оставалось еще пять дней. Адель не была уверена, что выдержит. Единственной ее надеждой оставалась дочь, которая скоро должна была ее проверить. Адель не боялась угроз медсестры. Едва Тоня узнает о происходящем, эта женщина окажется в тюрьме, если только не на больничной койке. Тоня тоже выросла на этих улицах, и как бы она не привыкла к легкой и обеспеченной жизни в пригороде, если она выйдет из себя, уличное воспитание даст о себе знать. Адель улыбнулась, представив, что Тоня сделает с Нацинет. Долгой ночью это будет ее единственным утешением.

Нацинет вернулась в комнату со шприцом в руке. Глаза у Адель расширились, когда медсестра одним быстрым движением схватила ее руку, выпрямила ее и вонзила иглу в вену в сгибе локтя.