Елена Блонди - Карты и сновидения [СИ]

— Василий, великий воитель, Васька. Как ты повелел, вот я. Тут. С тобой. И женка моя… — он быстро оглянулся на смеющихся парней, сделал рукой неопределенный жест, — тама, внутри, где твои солдаты отдыхать изволят.

Вест не стал молчать дольше положенного, заговорил, почти не слыша себя из-за радостных громких мыслей. Он был там! По-настоящему был, и даже привел с собой этого никчемного уродца, напрочь сгнившего от вина и злобы. А тот притащил свою бабу, наверняка такую же никчемную, но неважно. Главное — все состоялось, сон — правильный.

— Я рад, Василий. Пойдешь в отряд к Эникею, Гейдо покажет тебе. Парни дадут одежду. И меч.

Отвернулся. Гейдо толкнул ликующего Василия обратно к толпе. Снова обратил к Весту бородатое лицо, ожидая приказаний. А тот, щурясь, пристально вглядывался в яркое быстрое пятнышко среди матовых от сумрака луж, заполнивших бескрайний пустырь, уходящий мутной полосой к болотам.

— Там что, ребенок? Что он там скачет?

— Прости, мой господин, мой великий господин. Сеголетка одной из девок, что были тяжелы в ту весну. Я кликну кого, пусть прогонят.

Пятнышко приближалось, и стало видно — мальчишка, лет трех-четырех с виду, щеки пылают румянцем, в маленьком кулаке — горсть какой-то травы. И блестят розовым ноги под завернутыми серыми штанинами.

— Он что — босой? — Вест нахмурился, морщась. Небесная влага, попадая на землю, превращалась в ядовитую жижу, разъедающую кожу до костей.

— Да я этих девок! — рассвирепел Гейдо, забирая в руку бороду и дергая, — совсем отбились. Мало того, что рожают не в срок, так выплодки их жрут, как болотные эрзы, и растут, будто купаются в манне. Сейчас и скажу, чтоб следили за своими усерками, а то мигом пойдут на корм тварям. Эй, ты, недоносок!

Мальчик встал неподалеку, пристально глядя на Веста и не обращая внимания на хриплые вопли Гейдо.

— Подойди, — Вест брезгливо осматривал босые, распухшие от ледяной жижи, ноги, неровные пятна румянца на толстых щеках, пегие волосы, торчащие клочками на круглой большой голове.

Больше к мальчишке не обратился, помня слова помощника — сеголетка — и продолжил уже, поворачиваясь к Гейдо:

— Не упусти — как начнется немочь, их первых в болота, нечего без толку помирать.

Пошел мимо воинов внутрь, уже перебирая в голове детали плана, ведь нужно не только дождаться Мариты с задания, но и заняться Неллет. Бедной маленькой Неллет…

Мысли обдали его радостью, как свежим закатным ветерком на ступенях Башни, будто он снова — мальчишка.

И где-то на краю сознания еле заметно саднило недоумение, непонятно, от чего возникшее. Связанное с дурным отпрыском одной из местных девок. Что там сказал Гейдо? Сеголетка. Рожденный весной. А скачет, будто ему уже пять. Но разбираться с этим Весту было некогда. Сейчас важнее другое, намного важнее!

Он шел, за ним шли гурьбой его парни, красуясь панцирями. И, поправляя оружие, семенил Василий, на всякий случай кланяясь в спины.

А мальчишка, переминаясь босыми ногами в хлюпающей луже, пристально смотрел в немного сутулую спину великого воителя, славного и доблестного господина мира сытных дождей. Когда створки ворот медленно сошлись, хлопнув и загремев, отвел яркие глаза, поднял к лицу руку, сжимающую пучок болотной травы. Зашептал что-то, прикладывая к губам и позволяя острым листикам, пробуравив кожу на щеках, присосаться к сосудам, толчками несущим густую сытную кровь. Распахнув старую рубашонку, приладил сытую траву к груди, приращивая ее на место, к созвездию точек-родинок, питающих тонкие стебельки. Ковыряясь пальцами и совсем по-детски выпятив губу, с трудом стянул тряпочные завязки. И помчался обратно, шлепая и выворачивая пятками жирную блестящую грязь.

Голова…

Ирина слушала слово, хотя даже мысленно произнесенное, оно причиняло боль. Го-ло-ва. Глаза никак не открывались, веки казались тяжелыми стальными пластами, хотелось поддеть их чем-то снаружи, но пальцы тоже не шевелились. И — больно. Больно думать о том, что нужно открыть глаза, пошевелить пальцами. Повернуть голову.

Мысль о голове вызвала вспышку боли. Оберегая себя, Ирина затихла, вися в пустоте. Другие мысли столпились поодаль, послушно дожидаясь, когда она выберет, о чем думать, призовет. Но она затаилась, без мыслей собирая силы. И снова канула в пустоту.

Большая рыжая женщина с бледным веснушчатым лицом, выпрямилась, вытирая руки.

— Хорошо. Поди ближе, брат Хеникей, она уже правильная.

Сутулый мужчина приблизился, тоже склонился, разглядывая безмятежное неживое лицо. Тронул вялую кисть руки, провел пальцами по лбу, над которым волосы были забраны густой плотной сеткой.

— А ежели сон уйдет, первомать Вагна, когда она будет в молоке?

— Твое дело светлить и следить, как млеко работает, — наставительно возразила рыжая, поправляя туго натянутые веревки и подтягивая их так, чтоб руки и ноги лежащей оказались на одном уровне с телом, уложенным в полотняную колыбель, — про сон — то мое дело. Вели дядьям наполнять чан.

Хеникей шагнул к выходу, прошептал что-то в приоткрытую дверь. Встал рядом с Вагной, которая, накрыв висящее тело густой мелкой сеткой, отошла к стене, сложив руки на чистом переднике. Заунывно запели тихие флейты, стукнул и мерно заколотился глухой звук тамба в руках старика, что сидел, глядя перед собой слепыми глазами.

Млеко носили долго. Плоский чан, стоящий на низких ножках, вмещал пять мер жидкости, то есть, в пять раз больше, чем объем человеческого тела. Дядья входили, прижимая к груди глиняные горшки, склоняли головы в знак уважения к первоматери великой принцессы. И осторожно выливали в чан густую белую жижу с кисловатым теплым запахом. По мере того, как чан наполнялся, из глубины млека поднимались, лениво лопаясь, белесые полупрозрачные пузыри. Хеникей облизнул губы, на которые попали мелкие капли. Сразу же сплюнул в пустой горшок на полу и накрыл его крышкой. Вагна кивнула, одобряя меры предосторожности.

Дядья уходили и возвращались, флейты за стеной выводили ритуальную мелодию. Глухо и мерно стучал тамб в старых руках слепца.

Наконец, Вагна подняла руку — одновременно с тем, как один из дядьев встал, показывая пустой горшок, последний. И ушел, повинуясь приказному жесту, старательно отворачивая лицо от закутанной в сетку висящей фигуры.

— Иди, — велела женщина лечиле Хеникею, — призову, когда надо.

Тот кашлянул, помедлил, собираясь возразить. Но сдержался и вышел следом за остальными, тронув за плечо старика. Тот, касаясь рукой стены, засеменил, придерживая висящий на шее тамб.

Вагна приблизилась, что-то шепча. Бережно откинула сеть, сняла повязку с головы спящей, сложила ткани на лавку, склонилась, снова осматривая обнаженное тело, так близко, будто нюхала плечо, руку, изгиб бедра, пальцами выпрямила чуть согнутое колено.