Елена Блонди - Карты и сновидения [СИ]

— Хорошо. Ко мне приходили?

— Старшая, мой господин. Именем Нуэла. Была хранима мамкой для тебя, мой внимательный господин.

— Когда? В первый раз когда?

Мальчик поднял к лицу руку с растопыренными пальцами.

— В месяце остен, в самом его начале, мой полный сил господин.

— Призови. Уберешься тут позже. Ночью.

Мальчик исчез без единого слова. Вест сидел, широко расставив ноги, нетерпеливо ждал. Попытался вспомнить, как выглядела, и что делал с ней. Но ни лица, ни еще чего в памяти не всплыло.

— Моя вечная любовь тебе, мой ласковый господин.

Девушка стояла в дверном проеме, опустив голову и стискивая белыми пальцами край передника.

— Подойди.

Она не посмела ослушаться, но шла так, будто кто-то тянул ее на веревке. Встала на колени, не поднимая головы и опустила сцепленные руки к животу, словно пытаясь прикрыть, делая это незаметно.

— Убери, — ласково сказал Вест, нагибаясь и отводя ее руки от передника, обтягивающего чуть заметную выпуклость живота, — тяжела? Давно?

Худенькие плечи затряслись, голова опустилась еще ниже.

— Прости, мой великодушный господин, мой справедливый… Два. Два месяца. И еще половина. У меня нет мужчин. Ты взял в остен-месяце нетронутую Нуэлу. И после брал еще дважды.

— Я знаю. Не бойся. Встань.

Она поднялась, беспомощно опуская руки. Вест не смотрел в мокрое от слез испуганное лицо. Жадно оглядывал живот. Небольшой, но округлый.

Приложил ладонь к грубой ткани передника. И затаил дыхание, когда изнутри толкнулось, мягко поддавая пальцы.

— Не бойся, — повторил, глядя на живую округлость, — еды хватает? Если нужен лечила, поди к Хеникею, скажешь, по приказу господина.

— Да, мой милостивый господин. Я сыта. Твоей милостью, мой заботливый господин. Мне снять все одежды?

— Что? Нет. Не сегодня. Иди. Как тебя…

— Нуэла, мой господин.

— Да. Иди к матери. Скажи, господин Вест повелел заботиться о тяжелых девках. Не только о своих. Те, кто понесли от парней и дядьев, пусть берегут свои животы. Поняла?

Она пробормотала ответ и вышла, повинуясь мягкому толчку в плечо. В коридоре, закрыв двери, пошла, держа руку на животе и шепча еле слышно в такт шагам:

— Нуэла, мой господин. Ну-э-ла. Вот мое имя, которое ты не помнишь. Спасибо за великую милость, мой господин. Мы сбережем наши животы. Все.

Вест лежал, глядя в потолок и видя на нем новую жизнь нового мира. Конечно, придется подождать после рождений, полтора десятка лет. Но в вечной жизни это меньше, чем крошечная капля большого дождя. И к чему ждать столько? Мальчики смогут становиться воинами с двенадцати, а тренироваться с пяти. Девки же эти, которые матери, опроставшись, зачнут уже через год. Нет, через полгода! А рожденные ими девки будут годны к зачатию в тринадцать.

Он рассмеялся, свободно, раскатисто. Еще вчера казалось ему — время испарилось, загнав его в угол. Минуту назад время растянулось вязкой слюной, не дождешься, когда проползут полтора десятка лет. А сейчас снова — успеть бы за ближайшие пять сделать все, чтоб новый мир Веста заявил о себе в полную силу.

— Ты озабочен, мой весенний?

Неллет бережно поставила тонкий кубок поверх легкого одеяла, Андрей тут же подхватил его, выравнивая.

— Покажешь мне новую карту?

— Я… — он взял кубок, в котором на донце оставалось немного напитка с резким плывущим запахом ягод, отпил, стараясь скрыть замешательство. Потом кивнул, вертя его в руках.

— Я не знаю, успею ли закончить ее. Пока ты не ушла в сон.

Принцесса ждала, внимательно глядя на хмурое лицо. Молчала, словно понимая — не все сказал.

— Я — не могу, — договорил Андрей, — извини. Не получается.

И ответом на ее молчание заговорил горячо, путая слова:

— Все такое… зыбкое. Тебе не понять. Наверное. Ты родилась тут и росла, и столько лет, даже представить страшно, как много лет, с облаками этими. Я рисую, я понял это недавно, карты зыбких облачных стран, они меняются, все время. Что толку в картах, которые никогда больше не пригодятся? Материки и континенты, океаны, реки там. Все меняется от каждого движения мысли, от вздоха. Намерения. Я делаю карту, стражи кланяются и ставят ее в шкаф. Длинным свитком. Красота, да? Еще одна красивая карта. И мне делать это всю мою жизнь? Не понимая смысла. Смысл в чем, а? Мне не за что зацепиться! Тут!

— Ты испуган…

— Да, — с вызовом согласился Андрей, — и что? Я не тот храбрец, который кидается в бой, лишь бы мускулами поиграть. Мне нужно знать, какова цель.

— А если цель — защита и сохранение Башни? — тонкие руки шевельнулись, сплетаясь пальцами.

— Не верю, Нель. Ты — защитница и хранитель. Но ты сама сказала, что Башне пора жить самой, твое дитя выросло и готово само хранить себя. И вдруг ты мне говоришь. Что я? Что я могу тут, в мире, который изменяется, течет, как вода? Как облачные эти, — он махнул рукой в сторону террасы, невидимой за слоями кисеи.

За шатром торопился голос кенат-пины, привычный и потому почти неслышимый собеседниками.

— Этот еще! — разозлился Андрей, отвлекаясь на тихую скороговорку, — это вот обязательно надо, чтоб каждое слово писалось в свитки? Или просто традиция такая? Напустить важности. Туману. Кому они потом нужны, а?

— Ты прав.

— Что? — он с удивлением прервал горячую речь.

— Наверное, ты прав. Я, как все родители, боюсь, и не хочу отпускать. А отпуская, придумываю новые обереги, которые помогут Башне, когда я…

Она замолчала.

— Когда ты что?

Неллет прикрыла глаза.

— Нель? Прошу тебя, не засыпай сейчас! Потерпи. Когда ты — что? Ты знаешь о чем-то, что должно произойти? Почему тогда молчишь и не говоришь мне?

— Я не сплю, мой весенний, — большие глаза снова открылись, пальцы перебирали складки покрывала, — ты до сих пор неверно представляешь себе меня тут. Тебе кажется, я знаю все. И все могу. Но это… — она молча приподняла руку и повела перед собой кистью.

Андрей кивнул. Встав с края постели, подошел к занавесям, высунув голову, цыкнул на примолкшего кенат-пину. Вернулся, сел, кладя руку на щиколотку под мягкой тканью.

— Можешь говорить. Он ушел.

Неллет помолчала.

— Мы говорим о Башне. Как о ребенке. Хорошо. Много ли знают родители о своих детях? Поначалу почти все, так? Но и то, уходя в сон, пропускают их страхи, ночные кошмары. Или что-то, случившееся на прогулке, когда теряют из виду. А после ребенок взрослеет. И управляется сам. Много ли знали о тебе твои родители, элле Андрей?

Он покачал головой, вспоминая детские драки, куртку, испачканную кровью и глиной, которую тайком от матери оттирал в сараюшке мокрой тряпкой.

— А теперь представь себе, что Башня не ребенок, а механизм. Ты — техник. Или нет, ты владеешь, но починку и прочее доверяешь кому-то.