Елена Блонди - Карты мира снов [СИ]

В парке гуляли дети и осень. Неяркая, южная, с жестяными от бывшего зноя листьями, с подсохшей травой между кривых стволов деревьев. Никакого золота и багрянца, только серовато-рыжие оттенки. Да сочные акации, что упрямо простоят в листве до самых заморозков.

Андрей сгрузил вещи прямо на газон возле расписного бетонного бордюра. Сел с чашечкой кофе за легкий столик под раскидистым платаном. Поверчивая теплый граненый фаянс в пальцах, улыбнулся. Мимо столиков гуляла солидная девочка лет пяти, везла перед собой кукольную коляску с запеленутым пупсом. Андрей поискал глазами ее мать, представляя — она такая же, голоногая, в шортах и полосатой майке, только побольше масштаб. Тогда логично, чтоб дочка уселась в коляску, катя перед собой кукольную коляску, а кукольный пупс в ней толкает впереди себя совсем крошечную коляску… и так без конца. Главное, усмехнулся, аккуратно отпивая густой напиток с резким привкусом жженого сахара, чтоб Ирка не узнала о моих видениях, насчет колясок и детей. Интересно, изменились ли ее взгляды на собственную жизнь? Или по-прежнему: мое тело — мое дело…

Когда-то она сначала увиливала, не давая прямого ответа, отмалчивалась, переводила разговор, обрывала, торопясь. С понтом торопясь, как в пацанские годы выражались. С понтом под зОнтом. А однажды без всякого зОнта сказала твердо:

— Мое тело, Дрейка, это моя карьера, мой успех. Выйду в декрет, потеряю минимум три года жизни, потеряю, считай, все, что наработала. А если ребенок будет болеть? А если…

— Если бы да кабы, — мрачно буркнул он, заводясь от безмерной глупости этих «если». Если бы, так никто бы вообще не рожал, детей не растил. А то вдруг вырастет и наступит на гвоздь, а он ржавый, а укола не сделали, и можно сливать воду…

Чего меня потянуло на всякую пацанскую белиберду, удивился он, но тут же снова улыбнулся. Почему-то нравилось ему сейчас это вот, дурацкое, разухабистое, из пацанского прошлого.

Ирку он увидел издалека и не узнал поначалу. Смотрел задумчиво, как быстро идет по аллейке, почти летит, крепкая молодая женщина с короткой стрижкой на мелированных прядками волосах, в распахнутой курточке, в белых стильных джинсиках и легких замшевых сапожках. Женщина улыбнулась — ему. И Андрей испытал секунду головокружения, как бывает, если вместо ровного асфальта под шагом — внезапная ямка.

— Привет, — встала напротив, оглядывая его, тоже стоящего над столиком с чашкой. Качнулась вперед, беря его руку. И прижалась, целуя в щеку. Отстранилась, доброжелательно рассматривая.

— Ты, как всегда. Загорелый, глаза синие. Пойдем?

— Экзот, — усмехнулся Андрей, подхватывая вещи.

— Что? А. Точно. Это когда-то Алинка сказала. Запомнил, да? Мне нравится, хорошее слово.

— Экзотическое.

— Обиделся, что ли? Глупо. Она на тебя глаз положила, тогда еще.

Ирина засмеялась, отбирая у него одну сумку.

— Хорошо, тогда почти сразу в рейс ушел, а то пришлось бы отбиваться. Ты надолго?

Андрей пожал плечами. Не так ему виделась встреча. Когда-то были скандалы, потом молчание, потом скудный последний разговор, во время которого оба ничего друг другу толком не сказали, и кажется, друг о друге ничего и не поняли. Я после рейса в Рыбацкий вернусь, сказал он тогда Ирке. А она, не оборачиваясь от зеркала, только щетка прекратила свое плавное движение по блестящим волосам, ответила почти равнодушно, да как знаешь.

Он и вернулся. Оттуда позвонил ей, сообщить, что отпуск совсем короткий, работы полно. И, наверное, в рейс поедет прямо отсюда, тем более, все равно ехать в аэропорт, в Симферополь. Жена согласилась. Вежливо пожелала хорошо отдохнуть. И дальше ограничивались короткими официально-дружескими звонками. А еще он поздравил ее с днем рождения, радиограммой. Получил ответную — спасибо.

Ждал ли я, задумался Андрей, стоя рядом с женой в лифте, ждал ли, что она потребует решительного разговора, или попросит остаться, возмутится в конце-концов, что за жизнь такая у них. Сейчас казалось, не ждал. Потому что в тот самый первый приход в новую квартиру, и еще один, через пять месяцев рейса, казалось ему, убедился, не нужен он ей в ее новой жизни. Обида была, это точно. Может быть, все-таки ждал, что она почувствует нехватку его рядом с собой. И скажет об этом прямо.

— Заходи, — Ирина вошла первая, и не побежала, как он опасался, наводить порядок, может быть, убирать с глаз чьи-то мужские вещи, нет, встала в прихожей, стаскивая мягкие сапожки.

— Пришлось замок второй поставить. Воруют по квартирам. А я днем постоянно на работе, и еще раз в пару месяцев ездим на семинары и слеты. Ключ я тебе дам, лежит вон, в вазочке. Возьми сейчас, чтоб не забыл.

Андрей поставил в угол тубус с картами. Опустил руку с курткой в ней.

— Думаешь, надо?

— Что? — она повернулась в дверях кухни. Стройная, в белых носках под джинсовыми штанинами. В обтягивающей синей майке с глубоким вырезом. Смотрела вопросительно и напряженно, будто пытаясь понять, будто сказал не по-русски.

«Парни слюнями облились бы. Пашка сказал бы нифигасе, какая секси-телочка… Это моя жена».

Мысль сложилась так, будто он самому себе приказывал восхититься и возжелать. Почему-то надо было — приказывать. Странно.

— Мы с тобой два года отдельно. А ты мне — ключи. Ключ.

Ирина подняла темные, тщательно прорисованные брови. Татуаж, вспомнил Андрей некстати.

— Ты мне муж, Дрейка. Или у тебя кто появился? В этих твоих морях. Или в Рыбацком?

— Нет, — медленно сказал он, сам слушая слово, которое почему-то казалось неверным, — никто. Никого у меня. А ты?

Ирина ушла в кухню, зазвенела там посудой, открыла кран, плеская водой.

— Сюда иди. Есть хочешь? Нет, Дрей, у меня никого нет. А даже если и был бы. Прости, вечно забываю, что вы, мариманы, не понимаете сослагательного наклонения. Просто вот говорю — у меня никого нет.

— Я не хочу есть, — он стоял в дверях, смотрел на эти ее белые носочки, такие трогательно-девичьи.

Ирина поставила на стол тарелку. Повесила полотенце на крючок. Привычка такая у нее — вспомнил Андрей, руки не в ванной мыть, а в кухне.

— Тогда пойдем в комнату, — она подошла, беря его руку и глядя чуть снизу, — в нашу. Спальню.

Неловко сталкиваясь, они вместе прошли в спальню, к которой Андрей так и не смог привыкнуть когда-то. Широкая низкая тахта, убранная полосатым покрывалом, была для него неуютной, и просыпаясь, он злился, когда спускал ноги и натыкался на всякие дурацкие приступочки. А еще слишком белый свет в настенных панелях и дурацкий навесной потолок с разводами, словно спишь в отделе супермаркета.

Ирина села, на то самое покрывало в широкие полосы. Потянула его, усаживая рядом. Сказала немного растерянно:

— Я соскучилась. Правда.