Руслан Ерофеев - Хтонь. Зверь из бездны

Лицо девушки, лежавшей перед Артемом, покрывала неестественная, болезненная бледность. Отсутствующий, затуманенный взгляд ее бездумно скользил по погруженным в мрак сводам подземелья, ни на чем не задерживаясь. Зрачки были «севшие» – то есть суженные. Даже в полумраке, чего в нормальном состоянии у людей не бывает. К тому же они были разного размера. Глаза девушки казались пустыми, вообще без зрачка – неживыми, стеклянными, странными. А веки были красными, будто она только что плакала.

Артем осторожно взял ее за руку, затем – за вторую. Обе были ледяными. Вены оказались чистыми, однако Казарина это не обмануло. Он внимательно осмотрел подмышку жертвы сектантов, которая оказалась чисто выбрита, что, признаться, его сильно удивило: в Советском Союзе у женщин было не принято брить подмышки, даже ноги обихаживали бритвенным станком не все молодые девушки. До этого бритые подмышки Казарин видел только раз – у однокашницы, студентки местного университета, приехавшей учиться из далекой Мексики, но это уже совсем другая история… Он внимательно осмотрел гладкую подмышечную впадину красавицы и понял, что не ошибся: на коже просматривались темные дорожки от инъекций. Впрочем, их было немного: ни одного «колодца» – незаживающей язвочки на коже в месте постоянного введения наркотика Артему обнаружить не удалось. Видимо, девица была из начинающих – на сленге «торчков», который он в свое время изучал по специальному учебнику, такие назывались «кожаными».

– Эй, очнись! Да очнись же! Ты меня слышишь? – Казарин ухватил девицу за плечи и осторожно потряс. Она слабо застонала и ответила очень тихим, надтреснутым голосом:

– Не надо! Пожалуйста…

Артем огляделся в поисках хоть какой-нибудь одежды и увидел на полу только черный балахон, оставшийся от Козлюка. Он подхватил его, затем приподнял податливое, будто тряпичное тело и закутал в сатанинскую мантию – все равно больше было не во что. Две половинки балахона сошлись вместе на теле девушки – козлиная морда на топорщившейся складками ткани, казалось, ехидно ухмылялась Казарину.

Но девушка уже «проснулась», как это обычно бывает с наркоманами, которые способны моментально возвращаться из забытья и включаться в разговор. Устремленные вниз уголки рта и глаз поползли вверх, брови и щеки расправились, и лицо из обвисшей маски вновь превратилось в прекрасный, будто изваянный резцом скульптора, хоть и несколько усталый лик винчианской мадонны.

– Где он? – спросила девица.

Артем, разумеется, сразу понял, о ком она спрашивает.

– Он тебя больше не тронет. Никогда-никогда, – заверил Казарин красавицу с некоторой долей внутреннего самодовольства: все-таки ловко он разобрался с этим подонком Козлюком.

– Пить! – попросила девушка.

Артем огляделся и взял с пола одну из чаш. Понюхал ее содержимое, поморщился и тут же выплеснул его в темноту за алтарем. Судя по запаху, это было какое-то дрянное крепленое вино. Прополоскав посудину водой, что ручейками сбегала по старинным кирпичным стенам, Казарин ею же наполнил сосуд и прислонил к губам девушки. Та сделала пару осторожных маленьких глоточков и отняла губы. Артем понял: она боялась пить большими глотками, чтобы не вызвать рвоту.

Только затем она сфокусировала взгляд на Артеме. Неожиданно безучастное и безжизненное выражение на прекрасном лице ее сменилось на легкую заинтересованность.

– А я тебя знаю, – проговорила она замедленным голосом, будто динамик магнитофона, который «зажевал» пленку. – Это ты тогда был, в проку… ра… ратуре.

Длинные слова давались ей с трудом.

Последующие два часа жизни Артема ушли на уход за беспомощной жертвой, вырванной им из лап следователя-сатаниста. По сравнению с ней Артем, натерпевшийся всякого во время погони, чувствовал себя даже неплохо. К девушке постепенно возвращалась способность говорить нормально, а не как сломанный магнитофон. Вместе с желчью, которой ее рвало раз пять, из нее кровавыми сгустками исторгалась история ее жизни – короткой и страшной.

Когда Насте – так звали девушку – было пятнадцать, она бросила школу, потому что одноклассники были уроды, а учителя – нудные совки. Хипповала, слушала «Rolling Stones’» на бобинах и зачитывалась самиздатовской «Эммануэль» до потертостей швов на джинсах в паховой области. На местном «Арбате» она быстро нашла друзей по интересам. Глушила с ними портвейн в подъезде, курила «дурь», а ближе к ночи эти неформалы, которые казались ей тогда молодыми прекрасными богами, взяли ее с собой на «флэт».

Ему было лет тридцать, и от него в тот день свалила очередная любовь, которую он бил смертным боем и пускал по кругу, позволяя своим дружкам делать с ней что захотят. У него были длинные русые волосы, и он держал «Приму» с гордой небрежностью, с какой другие держат «Мальборо». Он поил ее водкой и самогоном, в который щедро насыпал растертые в пальцах «колеса» димедрола. А потом она очнулась в грязной махонькой кухоньке со связанными руками и ногами. Тут же стояла и лыбилась вся мужская часть «вписки». Она корчилась на полу, застеленном грязными газетами с лживыми лозунгами и портретами маразматических вождей, пялясь в потолок, на котором красовалась надпись, криво нацарапанная шариковой ручкой:

Она вдруг поняла, что в стране, в которой слово «Бог» давно уже писали с маленькой буквы, могли рождаться только такие поэты. И могла быть только такая любовь. Но в Бога она все равно не верила. Теперь даже меньше, чем когда-либо.

Хотя она была до этого момента девушкой, крови почему-то не было. «Ну, и которые мы у этой бляди по счету? Щя навертим на винт гонококков со всего Черногрязинска!» – ругался ее первый мужчина. Страшно ей не было – даже когда он выпорол ее после всего своим толстенным ремнем с клепками. Боль воспринималась как данность.

Утром, когда он вышел на улицу за спиртным, ее развязали и отпаивали остатками водки. На следующую ночь она позволила им всем взять себя добровольно – несколько пощечин не в счет, они были нужны полупьяным парням для того, чтобы возбудиться, это у них никак не получалось при отсутствии сопротивления с ее стороны.

Назавтра ее, похмельную и укуренную, нашли и забрали из притона родители. Посадили под домашний арест. Там было не так весело, как на «флэту»: скучный лысенький отец, все время пропадавший на ответственной работе в ГЛАВКе, деспотичная мать, которая всегда была настоящей главой их семьи, и выжившая из ума бабка – член партии с 1905 года, строчившая доносы в КГБ на всех домашних и даже на саму себя. Поэтому Настя вскоре сбежала от родственников-уродственников обратно, к своим новым друзьям.