Бэзил Коппер - Морок над Инсмутом

В последнем зале магазина, самом дальнем от входа, она встала, как вкопанная. Ковер на полу был потертый, старый, пол под ее ногами прогибался. Ковер вонял, но все перешибала вонь выделанной кожи. По всей комнате с потолка спускались специальные перекладины, а на них висели черные кожаные куртки. Их были сотни. Посреди комнаты была стойка со спортивными костюмами, их было так много, что вешалки пришлось бы раздвигать с трудом. Краем глаза она заметила, как кто-то шмыгнул из комнаты прочь через узкий проход в занавесе из кожи, украшенном «молниями» и пряжками.

Первой ее мыслью было погнаться за тем человеком, схватить его за плечи и с силой развернуть к себе лицом. Но страх парализовал ее. Изобилие дорогой одежды должно было вызвать у нее облегчение — значит, теперь ее можно свободно купить — но она чувствовала совершенно обратное. Как будто ее изучали. Как будто кожаные куртки и хлопковые штаны уже содержали в себе бдительных и острых на ухо агентов Секуритаты. Она вспомнила, как произнесла имя Чаушеску в фабричной столовой и как целый стол тут же затих. Каждый четвертый из ее коллег напрягал слух в надежде услышать шепотом высказанную критику, остальные в страхе прикусили языки. Неделю спустя она получила несколько ударов по костяшкам пальцев и шлепков от надзирателя за то, что не выполнила свою дневную норму, хотя обычно в таких случаях дело ограничивалось простым выговором. Никаких доказательств того, что между этими двумя случаями была какая-то связь, у нее не было. Но в стране, где правит безумие и страх, доказательства и не нужны.

Она говорила себе, что беспокоиться больше не о чем. Чаушеску и Елена мертвы. Она сама видела их тела по телевизору. Теперь они — одни из Древних. Они стали историей.

Предметы одежды вокруг нее были не более чем тканью, облекающей лишь гнутые куски проволоки.

Они были как саваны на привидениях.

Или пеленки, в которых растет новый, едва народившийся ужас.

Страх — точно раковая опухоль. Тебе уже кажется, что ты от него избавился. И вдруг он разрастается снова.

Даниела вздрогнула и зашагала к дверям. По пути она толкнула куртку, и металлическая вешалка брякнулась на пол, точно паук в том гастрономе. Куртка коснулась ее щеки, и она отпрыгнула: кожа была холодной, как дохлая рыба. Перепуганная, она выскочила из магазина, словно заяц.

Снаружи было не лучше. Сограждане заполнили узкие улицы и переулки, и никому нельзя было доверять. Проскользнув между хвостами очередей, она выбралась из торгового квартала и направилась на бульвары, где легче дышится. Людей там было не больше, чем обнаженных деревьев, под которыми они проходили. Угловатые подростки в плохо сидящих костюмах из полиэстера стояли на карауле у неких дверей, как будто революции не было в помине или это был фильм, снятый для ТВ.

На следующем перекрестке на бульвар въехали двое полицейских на мотоциклах, рев их моторов громом отражался в каньоне, образованном стенами массивных жилых домов. За полицейскими следовали две новенькие черные «Дакии». Через две секунды показался завершающий эскорт. Вся группа набирала скорость, двигаясь прочь от Даниелы.

Ледяная рука стиснула ее внутренности. Почему новые лидеры страны ездят с полицейским эскортом? Ведь Фронт Национального Спасения и есть революция. Им не нужна защита от народа. Они же сами народ. Она пошла дальше. Может, они тоже боятся Секуритаты, как и она. Теперь, когда Чаушеску мертвы, старой тайной полиции нечего терять, и она может оказаться опаснее, чем раньше.

Тоннели, тоннели…

Ей казалось, что она слышит, как они шушукаются в темных лабиринтах, ощупью пробираясь под городом, хоронясь за его фасадами, словно черви в гнилом яблоке. И так же дурно пахнущем.

Она заметила, что пешеходы, заметив черные «Дакии», поспешили слиться с тенями зданий. Теперь они вылезали из своих убежищ, точно слепые, безмозглые твари из-под камней.

Она ступила на дорогу и перешла через улицу. Шагая прямо через промзону, она направлялась туда, где жила раньше, до того, как решила, что с нее хватит, и, собрав рюкзак, пешком отправилась в горы к югу от Резиты, где можно было пересечь границу в утренние часы. Похлопав себя по карману, она с удовлетворением ощутила выпирающую связку ключей.

Чем дальше к юго-востоку она забирала, тем заметнее становились опустошения. Целые кварталы лежали в руинах, в других на нижних этажах были выбиты все окна и двери, а верхние стояли заброшенными. Местами, где люди еще цеплялись за остатки прошлой жизни, рваные оконные занавески колыхались на ветерке, проникавшем сквозь дыры в стеклах. Из одного окна смотрело на улицу лицо. Судя по цвету кожи, его обладатель провел всю жизнь на глубине сотен саженей под землей, без доступа солнечного света. Проходя мимо, Даниела наблюдала за ним, заинтересованная: будет он провожать ее глазами или нет. Глаза остались неподвижны. Ощутив неожиданную легкость, она подумала: неужели отрешенное выражение этого лица — нечто большее, чем просто впечатление? Вообще у этой головы был до того обескровленный вид, что ее вполне могли отрубить от тела, причем довольно давно.

Разочарование ждало ее у дома, где она когда-то жила. Верхние этажи были разрушены, и мусор заполнил квартиры внизу. Даниела обитала в четырех облупленных, потрескавшихся стенах на третьем этаже. Она и теперь еще могла разглядеть свою комнату. Та напоминала гнилой зуб, в котором много лет пировал кариес.

Глаза щипало от слез. Костяшками пальцев она старалась втереть их обратно. Это не бессмысленное разрушение, а жертва во имя народа. Древние умерли, Жители Глубин лишились вождя. И все, что она потеряла при этом — место для сна. Вытащив из кармана бесполезную связку, она швырнула ее в груду мусора у подножия развалин. Потом, вытирая рукавом слезы, побрела восвояси искать укрытия.

С тех самых пор, как она сошла с поезда, на задворках ее сознания теснилась мысль о брате, который жил в юго-западной части столицы. Пятнадцать лет прошло с их последней встречи, да и до того она никогда не посещала его дома, но адрес у нее был.

Она пошла назад, к центру, морща нос от вони, которой несло с боковых переулков, от заброшенных домов и испорченной канализации. Снова оказавшись среди прохожих, она начала украдкой их рассматривать, но теперь ее взгляд то и де ло наталкивался на выпученные в ее сторону глаза. За ней наблюдали. Тогда она стала смотреть на тротуар — там, где он был, — или на ухабистую дорогу там, где его не было. Она недоумевала, что именно в ней вызывало подозрение: может быть, купленная в Белграде одежда. Но ведь она была совсем незаметной в сравнении с тем, что там можно было приобрести.