Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

Шоколад вылился на поднос — плюх!

Она завизжала.

Тони Глик проснулся утром в субботу от того, что его жена, Марджори, внезапно упала на пол.

— Марджи? — позвал он, спуская ноги с кровати. — Марджи?

После долгой паузы она ответила:

— Ничего, Тони, все в порядке.

Он сел на кровати, невидящим взглядом глядя на свои ноги. На нем были полосатые пижамные штаны. Волосы на голове свалялись в воронье гнездо. Волосы у него густые и черные, и сыновья унаследовали их. Многие считали его евреем, но эти итальянские волосы показывали, что они ошибаются. Его дед носил фамилию Гликкуччи. Когда ему сказали, что в Америке можно преуспеть только с американской фамилией, короткой и четкой, он превратился в Глика, не подумав, что этим он просто сменил одно нацменьшинство на другое. Тело Тони Глика было смуглым и сильным, а на лице застыло изумление, как у пьяницы, которого выставили из бара.

Он уже неделю не ходил на работу и очень много спал. Когда он спал, горе проходило. Снов он не видел. Он ложился в полвосьмого, вставал в десять утра и еще спал после обеда. Время, прошедшее между сценой на похоронах Дэнни и этим солнечным субботним утром, казалось нереальным. Люди приносили им еду. Запеканки, пироги, соленья. Марджи сказала, что не знает, куда они все это денут. Им обоим не хотелось есть. Вечером в среду он пытался полюбить жену, но в итоге они оба расплакались.

Марджи выглядела совсем плохо. Ее метод успокоения состоял в уборке дома, и она прибиралась с маниакальной тщательностью. Дом наполнился плеском воды и гудением пылесоса и весь пропитался едкими запахами лизола и аммиака. Она упаковывала в коробки всю детскую одежду и игрушки для Армии спасения. Когда он в четверг утром вышел в коридор, все эти коробки, аккуратно надписанные, выстроились вдоль стенки. Он никогда в жизни не видел ничего ужаснее. Она вытащила во двор все ковры и дорожки и немилосердно выколачивала из них пыль. И даже в полубессознательном состоянии Тони заметил, как она побледнела с четверга или с пятницы; даже ее губы, казалось, потеряли свой естественный цвет. Под глазами глубоко залегли коричневые тени.

Все эти мысли пронеслись у него в голове прежде, чем он успел их высказать, и он уже хотел снова улечься спать, когда она вновь упала и на этот раз не откликнулась на зов.

Он встал, пошел в комнату и увидел, что она лежит на полу, глядя невидящими глазами в потолок. Она переставляла мебель, и все вещи были сдвинуты с мест, придавая комнате странный, незнакомый вид.

Что-то с ней было не так, и ее вид даже согнал с него часть оцепенения. Она лежала в задравшемся халате, ноги ее были цвета мрамора, весь загар, который она приобрела во время краткого отпуска этим летом, сошел с них. Руки слепо шарили вокруг. Рот ее приоткрылся, словно ей не хватало воздуха, и ему показалось, что у нее как-то странно выступают зубы, но было слишком темно, чтобы это понять.

— Марджи, дорогая!

Она попыталась ответить и не смогла, и тогда его охватил страх. Он встал, чтобы позвонить доктору.

Он уже взял трубку, когда она выговорила:

— Нет… не надо…

Это сопровождалось хриплым вздохом. Она кое-как села, и в тишине дома ее дыхание казалось оглушительным.

— Помоги… забери меня… солнце жжется…

Он подошел и поднял ее, изумленный легкостью ее тела. Она, казалось, весила не больше вязанки дров.

— …диван…

Он положил ее туда, в тень. Казалось, ей стало лучше, дыхание сделалось более ровным. На мгновение она закрыла глаза, и он снова удивился белизне ее зубов на фоне бледных губ. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее.

— Давай я позвоню доктору, — сказал он.

— Нет. Мне уже лучше. Солнце меня… обжигает. Даже странно. Вот теперь хорошо, — щеки ее немного порозовели.

— Ты уверена?

— Да. Я в порядке.

— Ты слишком много работаешь, дорогая.

— Да, — сказала она безучастно.

Он погладил ее рукой по волосам.

— Мы переживем это, Марджи. Переживем. Вот увидишь.

— Я ужасно выгляжу, — сказала она. — Я знаю. Я смотрелась в зеркало вчера вечером и с трудом себя узнала. На минуту я, — тут она слегка улыбнулась, — я подумала, что вовсе не отражаюсь, что от меня уже ничего не осталось, и я такая… такая бледная…

— Я все же позвоню доктору Рердону.

Но она, казалось, не слышала.

— Мне последние ночи снится чудесный сон, Тони. Такой реальный. Будто Дэнни приходит ко мне. Он говорит: «Мама, мама, я так рад, что я дома». И еще говорит…

— Что же он говорит? — спросил он.

— Говорит, что он… снова маленький. Снова грудной. И я даю ему грудь… и потом такая сладость, но и чуть-чуть больно, как будто он меня кусает — ох, наверное, это звучит ужасно. Как все эти рассказы психиатров.

— Нет, — сказал он. — Нет.

Он стал на колени рядом с ней, и она слабыми руками обняла его за шею. Руки были холодными.

— Не надо доктора, Тони, пожалуйста, я не буду сегодня работать.

— Ну ладно, — сказал он.

— Это такой чудесный сон, Тони, — опять сказала она. Движение ее губ и белизна зубов за ними вдруг показались ему необычайно привлекательными. Он почувствовал возбуждение. — Я хочу, чтобы он мне опять приснился.

— Может быть, — сказал он, гладя ее волосы. — Может, и приснится.

— О Господи, ну и вид у тебя, — сказал Бен.

Но здесь, среди больничной белизны и чахлой зелени, Сьюзен Нортон все равно казалась цветущей. На ней была ярко-желтая блузка с черными полосками и короткая джинсовая юбка.

— У тебя не лучше, — ответила она, подходя к нему.

Он впился в ее губы, лаская рукой теплую поверхность ее бедра.

— Эй, эй, — сказала она, шутливо отталкивая его. — Они тебя за это выгонят.

— Не выгонят.

— Ну, тогда меня.

Они поглядели друг на друга.

— Я тебя люблю, Бен.

— Я тебя тоже.

— Если бы я могла залезть к тебе прямо сейчас…

— Подожди, пока меня развяжут.

— А как я объясню это сестрам?

— Скажешь, что делаешь мне массаж.

Она, смеясь, покачала головой, потом придвинула стул.

— В городе много всего случилось.

Он нахмурился.

— Что же?

— Я даже не знаю, как тебе сказать; я ведь и сама еще не верю.

— Ладно, скажи, а я уж сам разберусь.

— Как твое состояние, Бен?

— Нормально. Ничего серьезного. Доктор Мэтта, Коди…

— Нет, что ты думаешь? Ты веришь во все эти истории про графа Дракулу?

— О. Так значит, Мэтт тебе рассказал?

— Мэтт здесь, в больнице. Этажом выше, там, где реанимация.

— Что? — он приподнялся на локтях. — Что с ним стряслось?

— Сердечный приступ.

— Сердечный?

— Доктор Коди говорит, что у него стабильное состояние. Хотя приступ тяжелый, но с тех пор ему не становилось хуже. Я была у него, когда это случилось.

— Расскажи мне все, что помнишь.