Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

Когда Нолли принес Флойду завтрак из кафе «Экселент», Флойд еще спал. Нолли показалось, что не стоит будить его только для того, чтобы он съел пару сваренных Полиной Диккенс яиц и пять-шесть кусочков ветчины, и отнес все это обратно и остался выпить кофе. Полина готовила чудесный кофе — одно это говорило в ее пользу. Но когда он принес Флойду ланч, тот лежал в том же положении. Нолли слегка испугался, поставил поднос и постучал ложкой по прутьям решетки.

— Эй, Флойд! Обедать пора!

Флойд не шевелился, и Нолли достал из кармана ключ и отпер дверь, хотя и не без колебаний. В последней серии «Гансмоук» один крутой парень так же притворился спящим, чтобы сбежать из тюрьмы. Нолли не считал Флойда очень уж крутым, но этот Мейрс тоже казался не таким уж слабым.

Он еще немного постоял у двери, держа ложку в одной руки и ключ в другой, рослый парень в белой рубашке, всегда темной в подмышках от пота. Он играл в бейсбол, а по выходным ездил в Портленд в ночные бары — их список лежал у него в бумажнике рядом с лютеранским календариком. Он был общительным человеком, медленно реагирующим и медленно соображающим. В силу этих причин он стоял еще там несколько минут, стуча ложкой по прутьям и изо всех сил желая, чтобы Флойд пошевелился или сделал что-нибудь. Он уже хотел звать Перкинса, когда тот появился сам.

— Что ты тут делаешь, Нолли? Музыкой решил заняться?

Нолли покраснел.

— Флойд не шевелится, Перк. Я боюсь, что он… заболел.

— Ага, и ты думаешь, ему полегчает, если ты будешь колотить этой ложкой? — Перкинс толкнул дверь.

— Флойд! — он потряс его за плечо. — Что с то…

Флойд свалился а пол, как мешок.

— Вот черт, — сказал Нолли. — Он же умер.

Но Перкинс не слышал. Он смотрел на застывшее лицо Флойда. До Нолли медленно доходил тот факт, что Перкинс испуган.

— В чем дело, — Перк?

— Ничего, — сказал Перкинс. — Пошли-ка отсюда. Господи, только бы до него не дотрагиваться.

Нолли смотрел на труп Флойда с растущим ужасом.

— Пошли, — повторил Перкинс. — Надо вызвать доктора.

В середине дня Фрэнклин Боддин и Вирджил Рэтбун подъехали к деревянным воротам в конце Берн-роуд, в двух милях от кладбища Хармони-хилл. Они сидели в «шевроле» Франклина 57-го года, который сошел с конвейера в первом году второго срока президентства Айка кремовым, но теперь был смешанного красно-дерьмового цвета. В кузове лежало то, что Фрэнклин называл Ерундовиной. Они привозили на свалку полный кузов этой Ерундовины каждый месяц, и большей частью она состояла из пустых бутылок из-под пива, вина и водки «Попов» и из пустых пивных жестянок.

— Закрыто, — сказал Фрэнклин Боддин, прочитав надпись на воротах. — Опять мы в жопе, — он отшвырнул бутылку «Доусона», допив последний глоток, и вытер рот ладонью. — Сегодня что, суббота?

— Конечно, — ответил Вирджил Рэтбун, хотя он не знал, суббота сегодня или среда, и не знал даже, какой сейчас месяц — настолько он был пьян.

— Но по субботам свалка ведь не закрыта, — сказал Фрэнклин. Вместо одной таблички он видел три. Он прочитал еще раз. На всех трех одно и то же: «Закрыто». Ярко-красной краской, без сомнения, той самой, что стояла в банке за дверью у Дада Роджерса.

— Никогда ее по субботам не закрывали, — сказал Вирджил. Он попытался отхлебнуть из своей бутылки, но промахнулся и залил пивом левое плечо. — А черт, опять пятно будет.

— Закрыто, — повторил Фрэнклин с растущим раздражением. — Этот сукин сын слишком много о себе воображает. Я ему покажу «закрыто», — и он нажал на газ. Пиво вылилось из бутылки, которую он зажал между ног, и залило ему штаны.

— Давай, Фрэнклин! — завопил Вирджил, смачно рыгнув. Пикап боднул ворота, отбросив одну их створку на обочину, и устремился дальше, виляя из стороны в сторону. Чайки взмыли в воздух кричащей тучей.

В четверти мили за воротами Бернс-роуд (здесь называемая уже Дамп-роуд) выходила на обширную пустошь, где и располагалась свалка. Заросли ольхи и кленов расступались, открывая голую землю, которую периодически запахивали бульдозером, стоящим в сарае у Дада. За этой пустошью находился карьер, куда в будущем должна была переместиться свалка. Тряпки, железо битое стекло и алюминий образовывали гигантские дюны.

— Чертов горбун, он что, всю неделю тут ничего не жег? — проворчал Фрэнклин. Он обеими ногам надавил на тормоз, и машина, завизжав, остановилась. — Напился, что ли?

— Я никогда не думал, что Дад пьет, — сказал Вирджил, выкидывая в окно опустевшую бутылку. Другую он пинком вышвырнул в дверь, но остатки пива успели залит ему ногу.

— Все горбуны пьют, — уверенно заявил Фрэнклин. Он потер окошко рукавом. — Пошли посмотрим, где он там.

Когда машина умолкла, воцарилась тишина. Кроме неумолчных криков чаек, не было слышно ни звука.

— Как ту тихо, — прошептал Вирджил.

Они вылезли и направились к борту. Открыв замки, они принялись выкидывать из кузова Ерундовину. Они давно привыкли к этой работе. Фрэнклин с Вирджилом относились к той части города, которую не показывают туристам — и потому, что город не любил вспоминать об их существовании, и потому, что им самим не было до города никакого дела. Если вы увидите на дороге пикап Фрэнклина, вы забудете о нем, как только он скроется за поворотом. Если вы проедете мимо их лачуги с тянущимся из трубы дымком, вы ее просто не заметите. Если вы встретите Вирджила в Камберленде с бутылкой благотворительной водки в кармане, вы равнодушно скажете «привет» и потом даже не вспомните об этом. Дерек Боддин, отец Ричи (свернутого тирана начальной школы на Стэнли-стрит), был родным братом Фрэнклина, но он никогда не вспоминал об этом.

Когда кузов опустел, Фрэнклин выкинул из него последнюю банку — звяк! — и подтянул штаны.

— Пошли поищем Дада, — предложил он.

Они спрыгнули вниз и направились к лачуге Дада. Дверь была закрыта.

— Дад! — крикнул Фрэнклин. — Эй, Дад Роджерс! — он пнул дверь так, что задрожало все строение. Замок внутри слетел с легким треском, и дверь отворилась. Внутри было пусто, только пахло чем-то приторным, что вызвало у них гримасу отвращения — хотя они-то в жизни нанюхались всякого. Фрэнклину этот запах напомнил соленые огурцы, пролежавшие несколько лет, с побелевшим пузырящимся рассолом.

— Вот сукин сын, — сказал Вирджил. — Хуже гангрены.

Но в хижине присутствовали признаки жизни. На крюке над койкой висела рубашка Дада, погнутый стул был отодвинут от стола, постель застелена по-армейски. Возле двери стояла банка краски со свежими потеками.

— Меня стошнит, если мы не уйдем — прохрипел Вирджил. Его лицо начало зеленеть.

Фрэнклин, который чувствовал себя не лучше, попятился и закрыл дверь.