Луиза Морган - Ведьмы. Запретная магия [litres]

– Она предпочитает моему обществу животных, папá. Думаю, тебе это известно.

– Ты ошибаешься, ma fille .

– Откуда тебе знать? Тебя здесь никогда нет! Ты ничего не знаешь о моей жизни!

Себастьен окинул ее долгим печальным взглядом и даже не попытался возразить. На столе между ними лежали подарки на день рождения: подержанная книга о травах от матери и пара кружевных перчаток от отца – красивые вещи, которые Ирэн никогда бы не смогла носить на ферме.

Она посмотрела на них и скрипнула зубами от досады.

На следующее утро Себастьен ушел с арфой через плечо и походным мешком на спине. На повороте он приподнял шляпу в знак прощания, его длинные волосы развевались на ветру и сверкали золотом на солнце. Ирэн и Урсула смотрели, как он уходит: Ирэн, сцепив руки, а Урсула, повязывая фартук из грубого полотна.

Когда он ушел, мать сказала:

– Думаю, лучше поскорее снова заняться картошкой.

Ирэн вздрогнула от отвращения. Она устала и сгорала от нетерпения. Она почти не спала этой ночью, ворочаясь из стороны в сторону на постели, глядя в окно на полную луну, которая словно призывала ее и заставляла сердце гореть желанием.

В полночь она поднялась с постели и опустилась на колени у окна, глядя на каменную стену вокруг сада, которая в лунном свете казалась сделанной из позолоченного серебра. Вдали в окружении звезд возвышался Грандж – внушительный, элегантный и отчужденный, как любой замок. Он символизировал все, о чем Ирэн мечтала, и, пока она в тоске глядела на него, в животе снова отозвалась боль. Она усиливалась, как будто в теле рождалась сила. Ирэн чувствовала зов кристалла из сырого и темного подвала.

Ощущала ли это Урсула? Или она настолько погрязла в бесконечной работе, в чистке стойл и чрезмерной заботе о животных, что магия покинула ее?

Ирэн вернулась в постель, но продолжала лежать, не смыкая глаз, тревожась о том, что тяжелая работа на ферме разрушит и ее растущую силу.

Теперь, когда она вспоминала обо всем этом в ярком утреннем свете, боль в животе поднялась до груди, и Ирэн не смогла сдержаться, чтобы не прижать руки к сердцу.

– Ты заболела? – спросила мать.

– Месячные, – простонала Ирэн.

Это было неправдой, хотя ощущения во многом схожи. Это была магия. Она обрушивалась на нее, как река, угрожающая, что выйдет из берегов.

– У тебя жар?

Урсула протянула руку, чтобы проверить ее лоб.

Ирэн, содрогнувшись от отвращения, отстранилась от руки с черными ногтями и мозолистыми ладонями. Урсула тут же отдернула ее.

– Что уже не так? – требовательно спросила она.

– У тебя рука грязная.

– Выходит, ты слишком хороша и чиста, чтобы тебя касалась мать?

– Я не это имела в виду…

– Да нет, это. Разумеется, это. Смысл предельно ясен.

Глаза Урсулы блеснули. Ирэн никогда раньше не видела, чтобы мать проливала слезы.

– Ты думаешь, что если тебе семнадцать и ты красива, как летнее небо, то ты никогда не станешь бесцветной и седой, как я сейчас. Ты думаешь…

– Я думаю , – выпалила Ирэн, – что ты могла бы что-то с этим сделать, если бы попробовала! Что толку от твоей силы, твоего колдовства, если ты зарываешь их на скотном дворе?

– Chut … [57] – прошипела Урсула, переходя на другой язык. На этот раз она успела зажать ладонью рот дочери до того, как Ирэн удалось уклониться.

– Если тебе непременно нужно поговорить о колдовстве там, где тебя могут услышать, хотя бы не говори по-английски!

Проявив бунтарство, на которое никогда бы не осмелилась прежде, Ирэн рывком высвободилась и, свирепо глядя на мать, демонстративно плюнула в грязь у ее ног.

В глазах Урсулы вспыхнул темный огонь. Она занесла руку и с такой силой влепила Ирэн пощечину, что звук удара напомнил опустившийся молот кузнеца. Она была сильной, как мужчина, благодаря годам бесконечной работы.

Ирэн, почти ослепшая от боли и прилива магии в крови, прикрыла горящую щеку рукой и закричала:

– Ненавижу тебя! Ненавижу! Ты мне противна!

В тот же миг огонь в глазах матери погас, утонув в слезах. Они наполнили их до краев и потекли по щекам. Ирэн затаила дыхание. Урсула, не сняв фартук из грубого полотна, бросилась к выходу из сада. Прежде чем Ирэн смогла собраться с мыслями, она уже вышла за ворота.

Девушка осталась на дороге, дрожа от потрясения и злости. Что происходит? Она напоминала себе кипящий котелок. Когда Урсула так и не вернулась, чтобы извиниться, Ирэн, которая больше не могла этого выносить, подобрала юбки и бросилась в лес в поисках уединения и утешения среди деревьев.

Лес, который окружал Грандж, был старым, там росли тис, вяз и рябина. Земля здесь была мягкой из-за палой листвы, а посреди массивных корней росли огромные грибы. Ирэн бежала, пока пламя ее гнева не угасло, а затем перешла на шаг. Очутившись у какого-то безвестного ручья, петлявшего через леса к реке Ритек, она опустилась на колени и склонилась над водой, чтобы умыть разгоряченное лицо.

Взглянув на себя, Ирэн охнула от ужаса. Даже в дрожащем зеркале ручья на ее левой щеке ясно виднелся след руки Урсулы. Она смотрела на свое отражение, пока гнев не вспыхнул с новой силой. Что она сделала, чтобы заслужить такое? Она сказала правду! Ее мать растратила свою жизнь, растратила свой дар! Возможно, она была не такой сильной ведьмой, как ее тезка, но силы у нее было достаточно. Она могла предсказывать будущее, а это, как известно Ирэн, многим в их роду было не под силу. Она могла приготовить снадобье, которое облегчало беременность у кобылы или мастит у коровы. Иногда, когда суп оказывался пересоленным или тесто на хлеб не поднималось, она могла, щелкнув пальцами, пробормотав пару слов, исправить недостаток.

Когда Ирэн просила научить ее этим заклинаниям, Урсула неизменно отвечала:

– Подожди. Подожди, пока не придет твоя сила.

И вот теперь – Ирэн была уверена в этом – сила пришла. Она чувствовала ее в животе и в крови, в пульсирующем желании, гудящем в груди, но делать снадобья Ирэн больше не хотелось. Она не станет тратить свою силу на копание картофеля и выгребание навоза. Должен быть какой-то способ. Она бы попросила о нем Богиню.

Она опустилась на лесную подстилку, не обращая внимания на листья и землю, которые пачкали ее юбку. Все равно у нее были только рабочие платья, и они никогда не бывали чистыми. Она обхватила колени руками, положила на них голову и глубоко задумалась. Ей было семнадцать, она была стройной, с яркими глазами и гладкой кожей. Она никогда не будет красивее, чем в этот момент. Нельзя было терять время.

Урсула бы ей не помогла. Ирэн подозревала, что мать завидовала ей, потому что она хороша, молода, у нее вся жизнь впереди, а ее уже подходила к концу.