Киран Харгрейв - Остров на краю всего

– Ты ходишь в церковь? – спрашиваю торопливо, потому что мне нужно ее остановить, а крест – единственное, что бросается в глаза.

– Конечно нет. – Нана сует руку под подушку и достает своих терракотовых божков. – Но они прибили эту штуку к стене и не позволяют ее снять.

В окно ударяется бабочка, и мне в голову приходит мысль.

– Им нравится, чтобы все было белое. Это так уныло, – продолжает нана. – Ты что делаешь?

Я выбираюсь из-под простыни и иду к окну. Сетка держится на деревянной раме, вставленной в неровное квадратное отверстие. Видно, что делали все второпях. Давлю на раму здоровой рукой.

– Ами, у тебя будут неприятности! – шипит нана, но подняться с кровати и остановить меня она не может. Еще немного, и сетка вываливается и падает наружу.

И тут же, словно только и ждала этого, в палату влетает и садится на белую простыню коричневая бабочка. Несколько секунд мы молчим, а потом нана счастливо смеется – впервые за то время, что мы вместе. Бабочка улетает, но это уже неважно, потому что ей на смену, привлеченные белизной, прилетают другие. Я возвращаюсь к кровати, а над наной уже кружатся, садятся на простыни и стены добрая дюжина бабочек. Они наполняют комнату, словно листья в листопад, порхают и вьются. Нана целует меня в лоб.

– Спасибо, Ами.

– Сестра Маргарита говорит, что это я привела с собой бабочек.

– Так и есть, – устало говорит она. – Ты не против, если я ненадолго закрою глаза?

Мне так многое хочется сказать ей, но я боюсь, что если заговорю, то расплачусь, а потому только киваю молча. Мы лежим, как лежали, бывало, когда мне снился кошмар. Ее рука лежит на мне.

– Все хорошо, Ами. Мне не страшно. Я рада, что ты пришла.

– Я люблю тебя, нана.

– Я люблю тебя.

Поплакать даже хорошо. Я дрожу, и нана прижимает меня к себе. Делаю несколько глубоких вдохов, как она учила, и слушаю ее истории, новые и старые, придуманные и правдивые, про великанов и дом с цветами, где она была счастлива с ама, про лес с бабочками. Голос ее слабеет. Бабочки кружат…

Когда нана умолкает, я не поворачиваюсь. Лежу, крепко обхватив себя руками, а чувство такое, словно внутри все рвется на части. Комната погружается в сумерки, а потом дверь открывается, и на пороге, в рое бабочек, стоит сестра Маргарита. Рука наны тяжелая и неподвижная. Я не чувствую ее дыхания, и это молчание – самое громкое, что я когда-либо слышала.

Огромный, заботливый великан, Бондок поднимает меня и берет на руки. А потом наступает тишина, такая глубокая, что может означать только одно: небо дает трещину. И муссон наконец отмоет воздух начисто.

Солль заблудилась. Так получилось, что дорогу на Манилу она пропустила и теперь не была даже уверена, что помнит, как вернуться на фруктовую ферму. Корзинка с апельсинами давила на голову, словно кирпич. Взять бы фрукт, содрать ногтями толстую кожуру и высосать из мякоти весь сок. От этой мысли рот наполнился слюной, и Солль глубоко вдохнула. Надо держаться. Повариха, горничная и все воспитанники, включая ее саму, несколько недель откладывали из пособий, чтобы устроить этот сюрприз на день рождения Госпожи. Ей не простят, если она съест хотя бы один плод.

В какой-то момент Солль уступила раздражению. Почему повариха пренебрегла местными апельсинами, которые в изобилии зрели в их саду и продавались на рынке так дешево, что их покупали бочками? Почему настояла на том, что Госпоже нужны именно эти апельсины? От рыночных они ничем не отличались, если не считать того, что выращивавший их фермер заворачивал каждый снятый плод в отдельную бумагу, как будто они были стеклянные. И почему – тут она сжимала кулаки и стискивала зубы – выбор пал на нее, тринадцатилетнюю девчонку, про которую всем известно, что у нее начисто отсутствует чувство направления. Отправить пешком по маршруту, где не ходит автобус, заранее зная, что она заблудится. А время-то позднее, и уже скоро в небе появится луна.

Солль вдохнула еще раз и постаралась успокоиться. Никаких темных мыслей повариха, конечно, не вынашивала. И задумка с апельсинами замечательная. Госпожа будет рада. Солль смягчилась. Многое изменилось к лучшему с тех пор, как Госпожа и ее брат взяли приют в управление пять лет назад.

Если кто и заслуживает особого подарка на день рождения, то это она. И, если уж на то пошло, Солль сама выразила желание сходить за апельсинами, чтобы избежать работы в прачечной. И все же… Она поежилась.

Местные леса не отличались дружелюбием. Дикие, неприрученные, они не имели ничего общего с теми ухоженными полями, которые примыкали к Маниле в нескольких милях отсюда. Свет мерк все быстрее, и это означало только одно: солнце опускается за горизонт.

Она ненадолго остановилась – отдышаться. Дело было не только в жаре и давящей на голову корзине, но и в подступающей панике. Наверно, стоит вернуться и попытаться найти дорогу на ферму. Солль закрыла глаза, стараясь вспомнить нужный маршрут. Направо, налево, снова налево, прямо. Нет, не так. Направо, прямо, потом налево. Ну же, вспомни!

Она снова открыла глаза. Бесполезно. Самое лучшее – идти вперед по едва заметной дороге. Проковыляв немного, Солль вдруг оказалась перед рощей. Дорога поднималась на узкий гребень и выглядела не очень надежной, с осыпающимся краем.

Солль глянула вниз, и внутри все оборвалось. В центре темной, лесистой долины виднелись красные и голубые цветы. Через лес тонкой серебряной лентой пролегала река. И никакого признака города или фермы.

Она поставила на землю корзину и сама опустилась рядом. Разулась, потерла усталые ноющие ноги. Посмотрела на корзинку с завернутыми в бумагу апельсинами. Можно съесть – хуже уже не будет. Она пропустила свою смену на кухне, и за это получит нагоняй, когда вернется. Точнее, если вернется.

Солль сняла бумажку, поднесла к носу апельсин и втянула запах. Слюнки потекли сразу. Она проткнула ногтем кожуру и быстро очистила фрукт. Идеально круглый, он лежал у нее на ладони. Солль собиралась съесть его медленно, дольками, но жажда взяла верх, и она набросилась на него, как на яблоко, не обращая внимания на текущий по пальцам липкий сок.

Ничего вкуснее она в жизни не ела, и, конечно, этот апельсин был несравненно слаще тех, что продавались на местном рынке. Солль легла на траву и закинула руки за голову. Солнце скоро сядет, оставив на горизонте только багровую пленку. Прямо над ней висел полумесяц, бледный, как призрак, за прощальным светом дня. Постепенно луна становилась все ярче и ярче, и Солль, наблюдая за ней и звездами, загорающимися на еще светлом небе, ощутила покой.

Что-то вдруг замелькало перед глазами, падая и взметаясь вверх. Она нервно хихикнула, вспомнив рассказ поварихи о девочке, которой пришлось срезать все волосы из-за того, что в них запуталась летучая мышь.