Тим Пауэрс - Три дня до небытия

– Ну, по эонам я не путешествовал…

– Я имею в виду живых существ, классификацию существ, именуемых Эонами. Вы что, этого не изучали? Не читали «Пистис София»? Все древние гностики и каббалисты писали об Эонах, о времени и пространстве, как о демонах. Они и есть демоны, можете мне поверить.

Маррити был обескуражен.

– Нет, мне убивать не приходилось.

Гольц поерзал в кресле, пытаясь рассмотреть свою рану.

– До Палм-Спрингс путь неблизкий, – с трудом проговорил он. – Может, тот, кто путешествует во времени, сам становится Эоном. Может, это вам я вчера принес в жертву того парнишку. В августе никакого года. Но как же это работает?

– Вы используете накопленную вами энергию массы, вы расходуете ее, чтобы вытолкнуть себя из предопределенной временной линии. Эйнштейн утверждал, что гравитация тождественна ускорению – и нет никакой разницы, сидим ли мы в этой машине, где к сиденьям нас прижимает гравитация, или, будучи удаленными от любого гравитирующего тела, находимся в машине, которая движется вверх сквозь пространство с ускорением тридцать два фута в секунду за секунду [14].

Если вы выпускаете из рук карандаш, то без разницы, как это описывать: карандаш падает на пол, или пол движется вверх, к карандашу.

Гольц нетерпеливо отмахнулся пальцами измазанной кровью правой руки.

– Таким образом, все люди на Земле, – продолжил Маррити, – проводят всю жизнь, двигаясь с ускорением тридцать два фута в секунду за секунду. Мы бы еще на первом году жизни набирали скорость выше скорости света, если бы это было возможно, но поскольку это нереально, мы вместо этого накапливаем энергию массы. Я израсходовал весь свой импульс силы, когда вырвался из временной последовательности.

«И испытал полное опустошение», – подумал он.

Помолчав несколько секунд, Гольц медленно проговорил:

– Надеюсь, девятнадцать лет спустя Калифорния еще существует. Послушать вас, такой выброс энергии должен был вдребезги разнести континент.

– Это был, как бы сказать… кумулятивный заряд, направленный за пределы наших четырех измерений: если зажечь спичку, чиркнув по картине, картина не пострадает; и я вылетел на нем, как на пушечном ядре, – Маррити нервно усмехнулся. – Швейцария никуда не делась, когда Эйнштейн вернулся в нее после такого же выхода в 1928 году.

Гольц, казалось, забыл про свое огнестрельное ранение.

– Вы вернулись на девятнадцать лет. А как далеко могли бы вернуться?

– Не знаю. Думаю, не дальше 1952 года, когда я родился, если только не удалось бы перескочить на линию жизни матери. – У Маррити заныла нога, и он ерзал на сиденье в поисках более удобного положения. – И конечно, не раньше даты, когда была собрана эта установка: плита Чаплина и сама машинхен . Думаю, Грамотейка собрала машину в 1931 году, а плиту добавила в 50-х.

Радио загудело, голос Раскасса без акцента и обертонов спросил:

– Как вы разобрались с этой вашей машинхен ?

Маррити потянулся за микрофоном, но Гольц остановил его, покачав головой.

– Говорите так. Он на самом деле не в эфире, он просто использует динамик.

– Она… – Маррити глубоко дышал, но по-прежнему ощущал внутри себя пустоту. Сделав еще один глубокий вдох, он начал заново: – Кроме всего прочего, она еще и сверхчувствительный вольтметр, который усиливает мельчайшие изменения напряжения. Это десять вращающихся конденсаторов, соединенных последовательно, так что каждый передает напряжение на следующий до уровня, когда можно ощутить ток, если встать босыми ногами на два золотых столбика, торчащих между кирпичами. Они заподлицо с кирпичами и не больше шляпки гвоздя. Это я говорю о Грамотейкином сарае, а сами конденсаторы находятся в большом пыльном стеклянном цилиндре под верстаком, хотя теперь они, наверное, у тех людей! Во всяком случае, в 2005 году он был покрыт пылью, наверное, Лизерль в последний раз протирала его еще в 1987-м. Выглядит он хрупким – кажется, пластины конденсатора подвешены на стеклянных волокнах.

– Такую штуку мы могли бы собрать, – сказал безликий голос из рации. – Не так уж сложно.

Маррити покачал головой.

– Я сказал: «кроме прочего». Так или иначе, делать надо вот что: приложить ладони к отпечаткам чаплинских и направить две своих астральных проекции к намеченным пунктам – один в горах, другой на уровне моря или ниже, пока тело остается где-то посередине, стоя босиком на золотых электродах. Вы же знаете, что такое астральные проекции? Таким образом, вы существуете сразу в трех временных оболочках – они мало чем отличаются, но машинхен усиливает мельчайшие различия и через электроды в полу посылает суммарный волновой сигнал. В этот момент вы уже не находитесь ни в одной из трех временных оболочек – вы размазаны между ними. И для вашей безопасности вас должно быть именно трое – тогда неизбежная отдача распределяется на троих. Эйнштейнов в 1928 году было всего двое: оригинал на горе в Альпах и проекция внизу у подножия. Этого хватило, чтобы вывести его из временной оболочки, но отдача его чуть не убила.

Сквозь рваные края дыры в лобовом стекле Маррити видны были затенявшие тротуар жакарандовые деревья. Казалось, они находятся намного дальше, чем на самом деле.

– Кроме всего прочего, – произнес голос Раскасса. – Чего же именно?

Маррити хотелось выбраться из машины. Хотя в пробоину в стекле врывался свежий воздух, от запаха горелой пластмассы его мутило, а подогнутая нога ныла до самого бедра.

– В 2006 году я стер пыль со стеклянного цилиндра с конденсаторами, – хрипло заговорил он, – и заглянул внутрь, посветив фонариком. Эйнштейн или Лизерль сделали на десяти конденсаторных пластинах надписи на иврите. Я, конечно, не мог их развернуть, чтобы увидеть те, что были обращены внутрь, но в нескольких местах я разобрал еврейское слово «Дин» – это имя одного из десяти Сефирот, десяти божественных эманаций. В письмах к Лизерль Эйнштейн приравнивал Дин к детерминизму. Судья без капли милосердия, насколько я понял. Никакой неопределенности, никаких колебаний. В общем, я не мог скопировать всех надписей на пластинах, не разбирая установку.

– А теперь они достались Моссаду, – еле слышно проговорил Гольц. Оглянувшись на сидевшего рядом в кресле водителя толстяка, Маррити усомнился в оптимистичном диагнозе Раскасса: казалось, Гольц умирал. Может быть, Раскасс знал об этом и желал его смерти. «Может быть, – подумал Маррити, – Раскассу и не нужно было убивать Ничей-папу – может, достаточно было просто его предотвратить .

– И еще, – добавил он, – вы не сможете воссоздать плиту Чаплина.

– Вы рядом? – сварливо прохрипел Гольц. – Мы сидим в припаркованной машине с дырой, чтоб ее, в лобовом стекле.