Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

После командирского обращения ребята, сидевшие впереди, повскакивали со своих кресел и приникли к иллюминаторам правого борта. Там, на расстоянии устойчивой видимости, оставляя закрученные инверсионные следы, резал облака хищный силуэт истребителя. Бойцы загалдели, радостно реагируя на такого достойного провожатого. Покачав крыльями, МиГ ускорился и ушёл выше, затем исчез из видимости. Несколько бойцов из группы Алкоева, зная о проблеме Аслана, невзирая на то, что тот дотошно пытался её скрывать — а как, работают вместе, и летают вместе — пришли с термосом, уселись на корточки, встали рядом, потихоньку вливаясь в непростое общение чеченца и немца. Мало-помалу Аслана попустило, неприятный ком страха, поселившийся где-то в области сердца и заставлявший его биться куда чаще положенного, понемногу отступил. Закурили, и даже Берндт, первые минуты пытавшийся кривиться от удушливых дымных облаков, махнул рукой. Аслан пожалел, что любые намёки на алкоголь были жёстко пресечены Кароевым ещё на земле. Как раз достойный случай выпить. Немного, только чтоб расслабиться. Как бы то ни было, время текло — гораздо медленнее, чем хотелось бы, но Аслан знал, что в полёте оно как-бы специально замедляет свой бег, вроде как издевается, действуя ему на зло.

По бортовой телесистеме прокручивали какой-то информационный фильм о последних типах стрелкового вооружения, принятых НАТО, но если честно, мало кто смотрел. Наверное, это может быть полезным, но… Аслан поглядывал на ближайший экран, но вовсе не оттого, что сильно желал просветиться. Причина была в другом — раз в десять минут демонстрация познавательного материала прерывалась и тогда на экране возникала карта, позволяющая отслеживать путь самолёта по отношению к ориентирам на земле: городам, рекам, дорогам. Воздушное судно неумолимо, с каждой минутой, приближалось к своей точке назначения — жирной красной пульсирующей точке, к Москве. И по мере этого приближения Аслан успокаивался. Скоро. Скоро лайнер пойдёт на снижение, и как это обычно бывало, сначала приблизится земля, так, что можно будет рассматривать в иллюминатор вырастающие на глазах дома, деревья, движущиеся по ниточкам дорог машины, а потом толчок в днище ознаменует собой конец кошмара — посадка. Так было каждый раз, когда необходимость и долг загоняли Аслана Алкоева на борт транспорта шайтана — самолёт. И вот, этот момент всё ближе и ближе.

Но на сей раз судьба заготовила пассажирам этого «Боинга» несколько иной сценарий, а ожиданиям Аслана никак не суждено было сбыться. Сначала, оторвав внимание спорщиков от предмета вопроса — катастрофы международных отношений и прогнозов на развитие военных действий — самолёт вдруг в несвойственной манере для огромных пассажирских пожирателей пространств вдруг клюнул носом, люди, расслабившиеся и стоявшие в проходах попадали. Затем, как-то стабилизировавшись, лайнер начал резко валиться на левое крыло, как-бы описывая циркуляцию, а потом вдруг снова рыскнул, уже вверх. В первом салоне возникла суета, крики, мат; ребята, учавствовашие в разговоре, рванули туда.

— Что это, Берндт?! — округлив глаза, спросил немца Аслан.

— Не… не знаю. — отрезал тот, и выражение его лица вдруг стало резким, серьёзным. — Так быть не должен, это есть «Боинг». Пристегни это. — показал Берндт на отстёгнутый ремень Аслана.

— Нет. — отсёк Аслан и вскочив с места, начал пробираться вперёд по проходу салона. Лайнер вошёл в резкую циркуляцию с ощутимой потерей высоты, и двигаться приходилось крепко держась за спинки сидений правого борта, уже покинутые бойцами — все рванули вперёд. Мозг Аслана, поймав всю серьёзность момента, как и обычно в боевых обстоятельствах, переключился, отсёк всё лишнее, ненужное, сосредоточившись на цели — попасть в головной салон, где-что-то происходило. Что-то, поставившее их жизни на грань.

Когда Аслан пробрался в головной салон, первое что он увидел — это раскрытую дверь в кабину, вокруг которой кое-как держась за стены и друг за друга, скучились парни. Но ещё раньше, за несколько секунд, пока он шёл, прозвучали три быстрых пистолетных выстрела — таких чужих на борту самолёта. Оглядевшись, он сразу заметил произошедшее расслоение среди бойцов — сразу видно кто каков, когда такое происходит. Некоторые сидели в своих креслах, явно погружённые в беседу с Аллахом, хотя, какая могла быть беседа? Монолог.

А другие действовали. Но чем может помочь пусть даже самый опытный, прошедший не одно горнило войны, боец на борту самолёта, очевидно терпящего бедствие? Ведь командир экипажа, укушенный ещё на земле мертвецом, умер от инфаркта прямо в своём, командирском, кресле за штурвалом, а уже через десять минут, когда второй пилот, вместо того, чтобы обратить всё своё внимание и все умения на управление огромным воздушным судном, бросился трясти его и пытаться вернуть в мир живых, совершенно не отдавая отчёта в том, что он делает, тот вцепился ему в глотку. Через три минуты двое из трёх людей, которые могли управлять судном, были мертвы. Третий же, бортинженер, кое-как соображавший, что надо делать в возникшей ситауции, проходивший стресс-тесты и тренировки на полётном имитаторе, тоже дал слабину. Ему бы на первой минуте, когда стало ясно, что дело — швах, рвануть в салон, поднять тревогу, и тогда, глядишь, опытные головорезы Кароева смогли бы как-то приструнить распоясавшегося мертвеца Ладыгина. Пусть даже не без потерь, пусть даже смог бы неупокоенный командир хватануть кого-то из бойцов. Прикрытый спинами и опытом вояк, бортинженер Василий смог бы довести и посадить лайнер. Его этому учили, он к этому готовился на ежемесячных тренингах по чрезвычайным ситуациям для бортинженеров. Тогда проблема не смогла бы стать неразрешимой, каковой она стала — ведь очередь дошла до скорчившегося на своем кресле Василия сразу же после второго пилота, булькавшего перегрызанным горлом прямо на приборной панели. Придавив своим пока ещё мёртвым телом штурвал, он-то и отправил лайнер сначала за горизонт, а потом, свалившись в бок — в циркуляцию. Но второй пилот был пристёгнут, а командир — нет, имел такую привычку Ладыгин — не пристёгиваться, а потому, приговорив своего младшего, переключился на бормотавшего в эфир тревожные сообщения Василия. Единственное, что тот сделал правильного — заорал матершиной, и это в результате помогло — бойцы, сидевшие в ближайших рядах рванулись в кабину, но поздно. Мертвец Ладыгин навалился на него, свалил Василия, находившегося в ступоре и смотревшего на приближающийся труп командира словно заворожённый, и вцепился в предплечье. И тут ворвались чеченцы…

Ты поди, повоюй лет пять-десять, и гарантированно выработаются определённые рефлексы. Например, такой: видишь непонятное — стреляй, подумаешь после. Ахмед Борзаев воевал не десять лет, больше. Он начал с афганской. А ещё, Ахмед нарушил приказ и таки пронёс на борт пистолет, коим, не задумываясь, тут же воспользовался, вышибив мозги командира, пытавшегося разнообразить своё меню рукой бортинженера. Стрелял Ахмед хорошо, но вот незадача — самолёт с отключенным автопилотом свалился в циркуляцию, широким винтом он шёл к земле, и пол салона, как бы это сказать, по отношению к земле имел угол где-то в тридцать градусов. Ну, может быть, и меньше — неважно: выстрелив трижды, все три пули попали в плоть. Первая — в шею Ладыгина, вторая — в его челюсть, свернув её в сторону, а третья — в грудь Василию… Воистину — невыполнение приказов приводит к трагедии. Всади Ахмед все три пули в Ладыгина, который, кстати, с двух не успокоился, лишь немного притих, пытаясь клацать искалеченной челюстью, отброшенный к борту — и тогда, Василий, быть может, и успел бы что-то сделать. А так, бедняга расстался с жизнью вполне случайно и очень обидно. Всё, локомотив трагедии свернул на последней стрелке и теперь бешено нёсся к обрыву.