Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

На углу стояла большая деревянная бочка – из тех, в которых доставляли для рабов солонину. Мистер Блэквилл придерживался той методы, что кормить негров следует соленой пищей, вызывающей сильную жажду, – чем больше жидкости выпьет черномазый, тем меньше сожрет пищи; следовательно, прямая экономия. Бочка была пуста. Кристаллики соли окаймляли ее внутренние дуги, словно седой мох или мелкие белые цветы. Вернон, руководствуясь какой-то случайной тенью мысли, мелькнувшей в его заплесневелом мозгу, посадил Патрика в бочку и, взвалив ее на плечи, побежал к протоке.

Негритянское воинство подоспело слишком поздно, и отблеск смоляных факелов осветил только смыкающиеся стебли камышей. Преследовать монстра в протоках не решились; Соломон принял решение дождаться рассвета, который был уж недалек: утренняя звезда взошла на востоке, а ночь посвежела, укутавшись молочной шалью; небо постепенно меняло цвет, и через какие-нибудь два часа стало бы достаточно светло, чтобы продолжить погоню. На всякий случай старик послал часть людей туда, где мостки пересекали протоку, хотя и не особо надеялся на успех. То, что он успел вытянуть из девчонки, вселило в него мрачные мысли: чудовище слишком сильно, чтобы бороться с ним как с человеком. К тому же у Соломона не было уверенности, что Бекки сможет вернуть его обратно.

Ни свет ни заря Мамаша Блэквилл разбудила своих домашних и велела собираться домой. Эдгар возразил, что остается, – Мамаша Блэквилл передернула плечами и не пожелала с ним говорить. Сторнер воспринимал настроение хозяйки спокойно, даже благодушно; при любых раскладах он оставался в выигрыше: хозяйка нуждалась в нем, почитая за единственного надежного мужчину в поместье, а Эдгар, переложив на его плечи самые важные заботы, отдалился и от жизни поместья, и от собственной прежней жизни. Теперь, наедине с Лесли, он либо тащил его с собой «за компанию», либо плакался ему в жилетку о своих обидах и огорчениях. На своих благодетелей Сторнер привык смотреть с почтительным равнодушием, приправленным снисходительной улыбкой лакея, сила которого до поры скрывается, как у кошки, в мягких подушечках лап. Видя, что хозяйка сильно не в настроении, он решил не жалеть лошадей, чтобы сократить путь до поместья. По утренней прохладе лошади бежали с охотцей, пыль из-под копыт так и вилась; за три с небольшим часа кони проделали весь путь, почти не взмылясь, – Сторнер искусно чередовал быстрый бег с медленным. Не то чтобы он был рачительным хозяином – что ему чужие лошади! – но зверем он не был, да и миссис Блэквилл умела благодарить.

На границе поместья их дожидался Соломон с отрядом из пяти кое-как вооруженных негров. Остановив лошадей, он объявил хозяйке новости, не упоминая, впрочем, о сверхъестественной природе похитителя. Отряд его надежных людей, объявил старик, уже послан в погоню за негодяем.

Мамаша Блэквилл не разрыдалась, не обмякла в обмороке, не схватилась за сердце. Твердым, властным тоном сильная женщина отдала необходимые распоряжения: управляющему – сейчас же возвращаться в город и сообщить шерифу о краже ребенка, Солу – сформировать и направить еще один отряд в погоню, а кроме того, разослать людей, чтобы уведомить о преступлении окрестных помещиков и просить их о помощи.

Лесли, высадив хозяйку и ее испуганную тень, то бишь Гертруду, повернул лошадей к городу. Однако не прошло и часа, как он встретил на дороге Эдгара вместе с Мэригольд и Добсоном: решимость Эдгара возразить против тирании матери выразилась в том, что он, посетив с утра свою дочь и будущего зятя, пригласил их немедленно отправиться в свое поместье. Расторопный Добсон нашел наемную повозку и, рассыпаясь перед «папашей» в комплиментах и остротах, направил пегих лошадок по пыльной дороге, проходящей через кукурузные поля. Светило солнце, пели птички, и Добсон, сидя на козлах, вовсю очаровывал Блэквилла, бесконечно расхваливая его платье, его шляпу, его усы, его манеру держаться на людях, вести разговор и т. д. и т. п.

Печальная весть, принесенная Сторнером, поразила Эдгара в самое сердце. Он растерялся, не зная, как поступить, куда бежать. Добсон же сразу разглядел в данной ситуации уникальный шанс для себя: привязать мистера Блэквилла и заставить миссис Блэквилл переменить свое мнение касательно их с Мэри женитьбы. С твердым намерением принять самое деятельное участие в поисках маленького Патрика он разразился вдохновенной речью, призывая всяческие кары на голову преступника и отдавая себя всецело в распоряжение мистера Блэквилла.

Итак, Сторнер в городе разговаривал с шерифом, посланцы Соломона обходили окрестных хозяев, исполняя возложенное на них поручение, а два отряда крепких здоровых мужчин, собранных Соломоном, прочесывали камыши в поисках ребенка и его похитителя.

Утренняя прохлада давно улетучилась, и солнце-пекарь вновь начало свою горячую вахту. Мертвец прокладывал путь, раздвигая своим равнодушным к любым препятствиям телом зеленую шуршащую стену, руки за спиной обхватывали бочку, в которой сидел Патрик. Раньше монотонное хлюпанье и шелест убаюкали его и малыш уснул, но сейчас он проснулся и плакал, потому что был голоден, и к тому же ему было жарко. Видя, что ребенок раздраженно отмахивается ручкой от роя настырных мошек и стрекоз, Вернон остановился, сломал несколько стеблей и, помяв в руках, положил сверху головы ребенка, как бы смастерив бочке травяную крышку. Но плач все не унимался. Вернон задумался. Ему приходилось нелегко, потому что на жаре его туловище, неплохо сохранившееся в песке, начало размякать, словно тесто, сползать тонкими чешуйками, как мел тает под дождем. Он не оперировал категориями человека, но тыкался в воспоминания, словно внюхивался в ворох листьев. Он смотрел на детские руки, припомнил те же руки, забавлявшиеся с кровавым ошметком – головой петуха, перебиравшие разноцветные длинные перья, комкавшие простыню в кроватке, охватывающие бутылку с молоком.

Молоко! Вернон выпустил бочку из рук, проследил, насколько велика ее осадка в воде, затем затолкал бочку поглубже в зеленую чащу, так что она прочно застряла между камышами. Он наломал осоки и прикрыл бочку со всех сторон. Он развернулся и пошел назад с намерением принести ребенку молока. Его не смущало то обстоятельство, что он уходил от поместья больше пяти часов, он вообще не думал о времени, которое для него ничего не значило в его теперешнем состоянии нечеловека. Он не заботился о том, что его враги могут схватить его – неторопливого и не прикрытого темнотой ночи. Ему было все равно – ни прошлого, ни будущего – только сейчас имеет значение. Он приказал себе идти – и шел, как самозаводящийся механизм, как шар, катящийся под уклон, как раскачивающиеся детские качели, как флюгер под ветром. Не человек, не животное, почти вещь, равнодушный ко всему, кроме одного – хранить и оберегать ребенка, заботиться о нем. Птицы и насекомые взлетали перед ним, но далеко не удирали, понимая, что это странное существо ничего им не сделает, так как вовсе не обращает на них внимания. Голова его была свободна от раздумий – ноги шли, отмечая путь, которым он сюда пришел, ноги находили свои следы в тине и двигались точно, как лыжник по своей лыжне. Ноги были сейчас умнее него. Глаза – двигались, отмечали любое изменение в окружающем мире. Это походило на какую-то разновидность лунатизма, когда все нервы и мускулы находятся в предельно энергичном состоянии, а мозг дремлет.