Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Бекки начала колдовать – став вдруг напряженной и сосредоточенной, угловатой и резко-размашистой, словно старуха или птица, она временами будто деревенела в своих движениях, торопливых и точных. Натянутой ниткой между порядком и хаосом она то вскидывалась, отдавая свое тело судорогам, то плавно разводила руками и нежно, самыми кончиками пальцев, чертила в воздухе магические фигуры. «Нельзя, чтобы такие существа находились рядом со мной, с нами, с людьми, – подумал внезапно Сол. – Когда наступит развязка, нужно будет убить девчонку. Она ничего не боится и никого не уважает. Она слишком опасна».

На этот раз Бекки по совету старика сделала следующее: чтобы держать зомби в подчинении и остановить его, когда потребуется, на плечо ей был повязан красный платок с колдовскими знаками; стоило сорвать платок, как зомби будет обездвижен и дух его вернется в высшие поля, откуда он сейчас вызван.

Так как со времени смерти Вивианы прошло меньше суток, она выглядела не слишком отвратительно – только землистый, непривычный цвет кожи выдавал в ней покойницу, да еще, конечно, вмятина в черепе с засохшими подтеками крови и мозгов.

Когда все необходимые действия были выполнены, старик и девушка стали свидетелями пробуждения мертвой плоти. Мгновенно, точно кто ее подтолкнул, Вивиана села и огляделась по сторонам мутными нездешними глазами. Когда ее взор остановился на Соломоне, от страха дергающем себя за ухо, она открыла рот и попыталась что-то произнести, – но язык только мертво трепыхался во рту, как выброшенный на берег угорь. Вивиана стала сжимать и разжимать кулаки, глядя на свои руки с каким-то неудовольствием. Казалось, что она не считает эти руки своими, будто пока она отсутствовала, кто-то приставил ей чужие руки, а ее руки забрал.

«Какая мерзость, – подумал Соломон, – мерзость какая!»

Боком, по-рачьи, мертвая перевернулась, упираясь в пол костяшками пальцев, и встала, слегка покачиваясь. Бекки наблюдала за ней с открытым ртом, что придавало ей дурацкий вид: на нижней губе собралась лужица слюны и побежала вниз по подбородку клейкой струйкой. Та, что была Вивианой, подошла к девушке, переставляя ноги, как жерди, возможно, с некоторой уверенностью, но не человеческой, а скорее птичьей, – и ткнула указательным пальцем в грудь. Бекки охнула и захлопнула рот. Соломон осознавал, что бездушный манекен запросто может подойти и забрать его жизнь, – и старик ничего не сможет сделать для своей защиты; не успеет, да и не способен он серьезно противостоять этому созданию. При этом Соломон оставался спокоен, совершенно спокоен, странно спокоен, хотя, с другой стороны, внутри него все кричало от невыразимого ужаса и отвращения.

Но Бекки уже собралась с духом.

– Ты моя раба, – сказала Бекки, – ты должна мне повиноваться. А сейчас иди и отыщи того, кто убил тебя.

Та, что была прежде Вивианой, слушала ее, качаясь на своих журавлиных ногах и чуть-чуть склонив голову, – сходство с птицей бросалось в глаза. Уверенным движением отодвинув в сторону девчонку, как предмет мебели, она пошла к выходу, миг – солнце пронзительно озолотило всю ее тяжелую фигуру (это сочетание мешковатости и легких, механических, птичьих движений было особенно неприятно) в проеме сарая, – и скрылась за стеной. Бекки и Соломон, переглянувшись, последовали за ней. В руке Соломон нес завернутые в тряпицу магические ножи, скорее для собственного успокоения, чем для чего-то еще.

Мертвая женщина уверенно шагала к камышам, как притягивается железная крошка к магниту. Откуда-то появился Енох, выскочил балаганным паяцем и ошарашенно уставился вслед мертвой.

– Даже не спрашивай, – оборвал его немой вопрос Соломон, – просто молчи и забудь.

Енох и остался, где стоял, – окаменевший от несуразности происходящего. Нимало не сомневаясь в правильности своего решения, старик и девочка следом за мертвецом шагнули в протоку, торопясь, чтобы не упустить Вивиану из виду.

Вернон вытолкал бочку на большую воду; камыши здесь кончались, и дно сразу уходило из-под ног, словно в омуте. Неподалеку, у самого берега, стояла хижина на сваях. Узкий причал рассохся и зиял дырами-проплешинами. Здесь жил один из тех бездельников, которые не подвержены лихорадке наживы, не желают гнуть спину на хозяина, не страдают от отсутствия семьи. Река кормит их: рыба, птица, изредка – крокодильи шкуры на продажу. Они живут смутными инстинктами, порывами, как дикари. Окрестные владельцы больших поместий рады были бы избавиться от такого соседства, только вот прав на реку у них нет; река – общая, и стоят то там, то здесь убогие постройки отщепенцев человеческого сообщества; их хозяева, зачастую не просыхающие от постоянного пьянства, жалкие оборванные людишки, бывают страшны в своей звериной непредсказуемости.

Понимая, что идти становится все труднее, а ребенок снова заплакал – вода постепенно просачивалась сквозь незаметные щели в бочке, и он стоял почти по колено в воде, – зомби подобрался к лачуге и оборвал ветхую веревку, за которую привязана была лодка – длинная плоскодонная посудина. Ее хозяин явно отсутствовал – скорее всего, валялся пьяный дома. Поместив Патрика в лодку, зомби оттолкнул ее от берега и шагнул было следом, но оступился, и руки соскользнули с борта.

Лодка неторопливо плыла по течению, малыш лежал на дне ее и забавлялся легкими дутыми шариками, привязанными по краям рыболовной сети – с берега его совсем не было видно, и каждый подумал бы, что лодка идет порожняком. Вернон после нескольких настойчивых попыток всплыть окончательно погрузился на дно и продолжал следовать за лодкой, ступая по илистому песку. Он ничего не мог видеть в мутной воде, но движение лодки, рассекающей речное пространство, улавливал очень хорошо. Его шляпа всплыла наверх и следовала за лодкой на некотором расстоянии. День поворачивался к вечеру. Лениво порхали стрекозы.

– Все, стойте, я больше не выдержу, – сказала Мамаша Блэквилл и тяжело осела на землю; многочисленные ее юбки образовали внушительный бордовый круг, в центре которого задыхалась мешковатая желтая старуха.

Тени жадно расползлись по ее лицу, словно жаркие лужицы кипящего сахара – по печеному яблоку; она держалась за грудь, со свистом втягивая прелый прибрежный воздух. Камыши пахли неимоверно, а старухе в бреду казалось, что этот запах исходит от нее; она так устала, что не испытывала больше ни злости, ни раздражения. Охотнее всего она бы потеряла сознание, как малохольная Герти, но даже это было для нее сейчас непозволительной роскошью. Оставалось лишь задыхаться от жары и унижения, не в силах пошевелиться, на глазах всех этих черномазых и будущего зятя – мерзавца, который изо всех сил изображал заботу и сочувствие, но от него за милю несло лицемерием; уж кто-кто, а Маргарет Блэквилл достаточно навидалась в жизни людишек такого сорта: хорьки, пронырливые вонючие воришки.