Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Без тяжелой ноши на спине Вернон шел гораздо быстрее. Лягушонок вскочил ему на шляпу, когда в одном из глубоких мест Вернон провалился по подбородок, посидел, восторженно озирая окрестности, и спрыгнул в воду, наверное, хвастаться перед подружкой. Птичьи головы шныряли там и тут в траве, глаза-скорострелки прицельно делили сектор обзора на равные доли, мгновенно высчитывая траекторию полета мелких жужжащих тварей; прирожденные математики, они с блестящей точностью выбирали момент атаки и поимки беспечной пищи. В птичьих глазах зомби выступал огромным черным предметом, недоразумением, вторгнувшимся в чужой мир. Ему следовало уступить дорогу, чтобы тут же забыть о нем.

В любую минуту навстречу Вернону мог выйти человек с оружием, а то и несколько противников: он создавал при ходьбе довольно-таки сильный шум. Но почему же никто не спешил к нему наперерез? Никто не слышал Вернона. При ночном бегстве он шел напрямик через самые болотистые и забитые сплошным жестким плавником места, но шел автоматически, не выбирая направления. Если ноги его натыкались вдруг на камень или застрявшую в тине корягу, он поворачивал и снова шел, – так он сделал несколько зигзагов и длинных запутанных переходов; а те, что были посланы ему вдогон, решили, что похититель движется к большой воде, туда, где все протоки и каналы и ручейки сливаются в неглубокую, но многоводную реку – пристанище свободных рыбаков, голытьбы и просто людей, у которых нелады с властями. Говорили, что дальше к югу, там, где почти нет человеческих поселений, скрываются беглые каторжники и сбежавшие от хозяина негры, но Боже упаси от этих диких, с тяжелым прелым запахом мест, где человек уподобляется зверю и сам обрастает тиной, как рыба, которую он ест!

Потому-то поисковые отряды обогнали его и ушли далеко, – никто не подумал о том, что за мотивы движут похитителем и на что он рассчитывает в своем безумном бегстве. Вот и оказалось, что Вернон, не будучи умнее или хитрее своих врагов, оставил их в дураках: подобное тянется к подобному, и едва человек видит что-то не похожее ни на что, что-то, не отвечающее его представлениям об окружающем мире, он сразу становится беспомощнее любого животного. Муха, бьющаяся о стекло, кажется нам глупой, но и мы всю жизнь бьемся о стекло своих иллюзий, теряя бесценные года, тратя шансы впустую. Вернон вышел из камышей, косматый, страшный, облепленный водорослями и жидкой грязью, издающий сильный запах гнилого мяса. Он выбрался аккурат в том же месте, откуда и вышел ночью, – футах в тридцати тот же сарай с выбитыми досками, и чернеет пустой круг от бочки среди бурой каменистой земли.

Дойдя до сарая, Вернон постоял в раздумье, затем повернул к хозяйственным постройкам, словно мираж, реющим вдалеке: из-за расплавленного солнцем воздуха все предметы, находящиеся на расстоянии броска камня, плыли и колыхались. Судьба распорядилась так, что Вернон вновь остался незамеченным; он пересек немалое пространство и зашел в коровник. Едва его нескладная долговязая фигура скрылась в воротах, как появилась Мириам – та самая красотка, что так и не стала новой жрицей прошлой ночью. Несмотря на то, что девушка не спала больше суток, несмотря на досаду в связи с известными событиями, – а ведь как хотелось примерить венок жрицы! – она не хмурилась и не вздыхала. По натуре бойкая хохотушка, Мириам свято верила в то, что родилась под счастливой звездой, и не сомневалась, что удача ей еще улыбнется. Весь дом стоял вверх дном: старая мисус и ее приживалка тоже ушли с мужчинами, – много мужчин ушло, даже старики ушли; никто не вышел на поля, никто не позаботился о том, чтобы задать корма скоту и подоить коров, которые стояли с налитым выменем и жаловались, изливая свое негодование в протяжных гудящих звуках, стонали, напрягая нежные органы горла, призывая людей одуматься и скорее освободить их от гнета. Царственные влажные глаза блестели в полумраке приземистого длинного коровника, а бархатные ноздри, обычно влажные, пересохли от напряженной муки.

Мириам позвала с собой еще двух девушек, но те, копуши и лентяйки, не больно-то торопились. Подоив флегматичную буренку, Мириам поставила полные ведра на землю и затем поспешила к своей любимице, из-за странно вытянутых пятен на шкуре прозванной Морячка. Несколько дней назад Морячка родила теленка, тонконогого, беспомощного, и девушка навещала его так часто, как только удавалось. Теленок лизал ей руки, а Морячка смотрела настороженно – мало ли что, – но покорно вздыхала, подпуская девушку к себе. Молоко, конечно, требовалось теленку – Мириам не собиралась ее доить, но решила потом, после дойки остальных коров, вернуться и отереть влажной тряпкой бока и вымя своей любимице. «Как бы она не приболела, по такой-то жаре», – думала Мириам. На сей раз Морячка вела себя как-то странно, не так, как раньше, – прижавшись к стене стойла, настороженно фыркала и нервно встряхивала хвостом, глядя на противоположную перегородку.

– Никак крысы? – забеспокоилась Мириам, но не обнаружила никаких следов наглых грызунов.

Ясно, корова беспокоилась за малыша – такую кроху кто угодно обидит! Даже хорек, прокравшись незаметно, может укусить за тонкие ноги, прокусит вену и слизывает кровь, мерзавец этакий! Мириам села на корточки и тщательно оглядела пол. Морячка вдруг резко ударила копытом почти у самого лица девушки. Мириам отпрянула в сторону и нервно хихикнула. Ей показалось, или правда? – странный запах, будто сдохло какое-то животное, доносился из-за перегородки между стойлами. Девушка встала на цыпочки и заглянула в соседнее стойло. То, что она увидела, повергло ее в шок. На земляном полу пустого стойла сидел мертвец, привалившись к бревенчатому углу. Настоящий труп со сгнившим лицом – клочья черного мяса вместо щек, оскаленная нижняя челюсть, разбухшие кисти рук, словно набитые соломой перчатки, а ногти на руках – о, ужас! – настоящие звериные когти, загибающиеся внутрь. Мертвец приподнял голову и хрипло заклекотал, как птица; его серый, нереальный, с желтым лоснящимся когтем, указательный палец потянулся к девушке и чуть согнулся, подзывая ее. Мириам пискнула и потеряла сознание, завалившись набок, – теленок тут же подполз и начал ее облизывать, задумчиво зажевал подол цветастого платья.

Через несколько минут в коровник вошли девушки. Не найдя подруги, они стали ее бранить последними словами. Отведя душу, принялись за работу. Каждая надоила по два ведра молока. Наполнив ведра, девушки понесли их на кухню. Там распределялись продукты, там происходил учет и решалось, что и куда должно пойти. Хотя мертвая Вивиана еще не была похоронена, а лежала в темной кладовой, накрытая старой скатертью и охапками травы от насекомых, – не до нее было сейчас, на кухне вовсю распоряжалась ее младшая сестра, такая же непреклонная, желчная особа. Скорбь по сестре не мешала ей радоваться новому месту – теперь она главная на кухне, она – хозяйка! Она-то и отдала распоряжение подоить коров, а позже – задать им корма.