Лев Гроссман - Земля волшебника

Ночь была долгой, дорога тоже, но им обоим было что рассказать и о чем подумать. Квентин объяснил Плам, для чего Асмодее нужен волшебный нож, и та, выслушав рассказ об убийце и насильнике Рейнарде-Лисе, сказала, что может ее понять. Бетси, должно быть, с самого начала планировала завладеть им, для того и вошла в их группу. Плам от души желала ей удачной охоты, но откуда она знала, что нож лежит в саквояже? Сама Плам даже предположить ничего не могла, а Квентин, если и догадывался, ничего не озвучивал.

Еще больше ее беспокоило то, что Асмодея определенно знала, из какой она, Плам, семьи. Птица тоже знала, конечно. Не такой это был секрет, как Плам думала; ей только теперь становилось ясно, что она, как Четуин, входила в чьи-то еще расчеты и планы. Можно с тем же успехом и Квентину рассказать. Он уже спрашивал, почему только она из всей их компании сумела открыть саквояж – вот ему и ответ. Прадед позаботился о том, чтобы замки мог отпереть только один из Четуинов. Соврать тоже можно, но она так устала, что выдумки просто не лезли в голову. Да и зачем?

Странно, однако, что Квентин, хотя и не напрямую, оказался связан с такой непростой девушкой, как Бетси. Да он и сам непрост – хитрее, во всяком разе, чем она полагала раньше. Одно всегда связано с чем-то другим, причем создались эти связи гораздо раньше, чем она начала замечать их. Тревожная мысль. Истории ее соратников крепко переплетены, включая и ее, Плам, историю – но у них всех есть какие-то незаконченные дела, и непонятно, при чем здесь она.

К рассвету сил у них поднакопилось, и они рискнули подняться в воздух чуть выше деревьев – провести разведку на местности. Обнаружив лесную дорогу, пошли по ней – такие умученные, что ранний водитель на «Хонде-элемент» не побоялся подвезти их до ближайшего города. Городок под названием Амения (легко запомнить, Армения без «р») находился в округе Датчесс штата Нью-Йорк и был конечной станцией электрички – два с половиной часа до Манхэттена. На выколдованную из банкомата сумму они купили себе билеты, паршивый кофе и резиновые круассаны. Было девять утра, следующий поезд отправлялся не раньше полудня.

Они сидели на красной вокзальной скамейке. Плам требовалось поспать и, возможно, осмыслить что-то во сне. Снова увидеть фигуры с золотыми руками, Бетси, стоящую над телом сожженной электрическим током жертвы, Лайонела, стреляющего в Стоппарда, Бетси-Асмодею, кромсающую Лайонела на куски… при мысли об этом ее начинала бить дрожь. Все зашло слишком далеко, и травмированный мозг отказывался это перерабатывать.

Ее последний семестр в Брекбиллсе оказался совсем не таким, как она ожидала. Как, впрочем, и ее криминальная постбрекбиллская карьера. В ночь призрака, обнаружив у себя на подушке письмо с приглашением, она сразу решила, что согласится. Постоянное движение, постоянная занятость – вот первое правило Плам. А нелегальная деятельность особо заманчива. Бунтарская фаза, которую Плам в свое время проскочила без сожалений, сама настигла ее. Сумасшествие, конечно, и отдает нездоровым душком, ну и пусть.

По крайней мере, она научилась у Квентина и Пашкара чему-то новому – может, родители поверят, что она интернатуру прошла.

После ее драматического признания говорить стало не о чем. Они с Квентином просто сидели в пустом зале ожидания, глядя на платформу и на пустые пути под пустым белым небом. Бессонная ночь давила на них, как миля морской воды. Плам дала покой изнуренному мозгу: раз он не хочет думать о будущем и о прошлом, пусть сосредоточится на настоящем, одно мгновение за другим.

Вокзал был на удивление велик и хорошо оснащен для крохотного городка так далеко от Нью-Йорка. Плазменный телевизор в углу показывал местные новости: прошлой ночью кто-то заснял на телефон загадочные летающие объекты. Неужели люди ездят отсюда на работу в Нью-Йорк? Интересно, каково это – быть самым обыкновенным человеком и жить в Амении. Возможно, совсем неплохо.

Квентин то и дело доставал свои карманные часы и смотрел на них. Эта пижонская игрушка вроде накладной бороды должна была раздражать Плам, но почему-то не раздражала. Очень уж они красивые, эти часы, хотя так и не пошли вопреки всем усилиям Стоппарда. Квентину их, наверно, подарил тот, кто очень его любил – например, эта Джулия.

– Книжку не хочешь почитать? – спросил Квентин.

Имелась в виду та книжка из саквояжа. Они, разумеется, взяли ее с собой и перли через весь лес, но открывать ее Плам боялась.

– Может, сожжем ее? – сказала она. – Птица рано или поздно за ней явится, и нам в этот момент лучше не иметь ее при себе.

– Для начала ей, птице то есть, придется нанять новую диверсионную группу. А нам тем временем не помешает узнать, почему ей так хотелось завладеть саквояжем.

– Да, пожалуй. Сжечь книгу всегда успеем.

– Вот-вот.

Она походила на тетрадь или, скорее, гроссбух, в которых писали когда-то банковские клерки с зеленым козырьком над глазами. На обложке та же монограмма, что и на саквояже: РЧД, корешок в пятнах зеленой плесени.

– Это принадлежало моему прадеду.

– Я так и понял.

– Как ты думаешь, что это?

– Может, дневник.

– Там могут быть интимные признания или типа того.

– Так давай выясним.

Плам кивнула, но книгу открывать не спешила. Ей казалось, что она стоит на распутье без указателей. Книга лежала у нее на коленях – тяжелая, неподъемная. Что там может быть такого, из-за чего стоило бы убивать? Плам предполагала, что с Пашкаром тоже расправился Лайонел. Не пришлось бы пожалеть, открыв ее. Книги все такие: улица с односторонним движением. Прочитав их, уже не рассчитаешь.

Квентин рядом прямо ерзал от нетерпения. Вечно ему не терпится. Плам, опустошенной физически и духовно, вдруг в самом деле захотелось почитать что-нибудь. Все лучше, чем таращиться на голые стены. Пусть книга сделает то, для чего и нужны все книги: уведет ее из этого мира и позволит хоть ненадолго стать кем-то другим.

– Ладно. Пьем до дна.

– Твое здоровье.

Да, хорошо бы выпить что-нибудь кроме поганого здешнего кофейку.

Прадедушка Руперт, как она сразу же поняла, страдал литературными амбициями: первая страница задумывалась как титульная. Писал он авторучкой, почерком прилежного ученика – синие чернила с тех пор сильно выцвели. Страницы, предназначенные для столбиков цифр, он заполнял словами. Плам стало от души его жаль: писать роман или мемуары Руперта подвигнул не иначе как кризис среднего возраста. Захотелось оставить какой-то след в жизни, доказать миру, что он не такой, как все. (Если так, зачем запирать свою рукопись в саквояже?)

С решительностью человека, начинающего с чистого листа, Руперт вычеркнул два первоначальных названия: ДРУЗЬЯ ФИЛЛОРИ и О КОРОЛЯХ И ЧАСАХ. Под ними стоял окончательный заголовок: