Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

Больше зданий – тусклого цвета, как земля вокруг. «Тусклый, тусклый, тосол, Толстой… Прощание теряет свой якорь…» – мои мысли становились бредом. Я осматривала здания – некоторые походили на заводы, некоторые – на жилые дома, некоторые – на какие-то военные объекты; одно, с облезлой краской и дверью, зияющей, как рот Пантагрюэля на ярмарке, представляло собой оболочку отеля. Некоторые дома – огромные, похожие на насекомых с сотнями расколотых глаз – напоминали заводы, и все казались пустыми и недосчитывались дверей и окон. На севере, ближе к верфи, я заметила движение – перья чаек, седлавших потоки ветра, были темны от пыли, поднятой колёсами, и дизельных выхлопов. Зелёные грузовики. Солдаты.

Оставив мотоцикл за цилиндрическим зданием под сплошной, от земли до вершины, стальной крышей, между здоровым мусорным баком и стеной, чтобы его не заметил чей-то случайный взгляд, я повесила на руль свой шлем и уложила атлас в тайничок под синим сиденьем. Потом начала как можно незаметнее красться к отелю вниз по долине, где здания поворачивались друг к другу самыми невыгодными частями – задницами. Достигнув отеля, обогнула его и скользнула в глотку – парадный вход. Табличка гласила: «BIENVENIDO AL HOTEL ELENCANTOQUINTAY» [24] Добро пожаловать в отель «Пятое очарование» ( исп .). , обои свисали гнилыми гирляндами, в углах кучами лежала сломанная мебель, все осветительные приборы вырвали из стен. Последним оплотом гордости отеля оставался стол консьержки и клерка – неподвижная громада, уцелевшая с незапамятных времен, из настоящего красного дерева, но и она под влиянием стихий начинала сереть и покрываться разводами. Восставшее, алчное море стирало любую лакировку.

El mar sueña que es el cielo.

Перескакивая через две ступени за раз – на стенах вокруг лестницы были граффити и сильно воняло плесенью – я достигла третьего этажа, где нашла комнату с окном, выходящим на север Ункеры: там между зданиями бараков или, может, арсенала стояли армейские машины. Встав у окна, я стала смотреть.

Вокруг накрытых брезентом грузовиков выстроились карабинеры, выкрикивая приказы; солдат было немного – человек пятнадцать, и в основном они бездельничали. Из грузовика вышли люди, мужчины, женщины и дети, связанные, с завязанными глазами. Ужасы, зафиксированные Авенданьо в его исповеди, продолжались.

Карабинеры загнали своих узников в одно из зданий, солдаты последовали за ними, и улицы опустели. Остался только офицер и ещё кто-то, кого я прежде не заметила – толстяк в тёмном костюме без галстука и с незаправленной рубашкой. Онистояли возле пирса, и толстяк говорил что-то офицеру, указывая на корабль, пришвартованный у пирса: это была лодка из серого металла с кабиной рулевого, радарной установкой и вращающимися орудиями на носу и корме. Офицер указал на здание, куда отвели узников, исчез в этом здании и вышел в сопровождении солдат – некоторых я только что видела снаружи, некоторые, должно быть, уже были внутри здания.

Я попыталась их сосчитать, но на тридцати потеряла счёт. Солдаты несли на корабль вещмешки, оружие, аптечки, ящики – свежие люди на заброшенный аванпост, свежие узники из Сантаверде, Коронады, Медьеры или Лос-Диаса. Смена караула. Два часа спустя они были на борту лодки, раздался звук трубы, и корабль удалился в бухту. День шёл к вечеру, и солнце, рассыпаясь по воде, наконец исчезло внутри горизонта.

На улицах Ункеры загудела и зажглась пара натриевых лампочек, отбрасывая редкие кружки света. Небо вспыхнуло закатом и потемнело, прямо у отеля затрещал и ожил ещё один фонарь. Я сидела на полу, смотрела, как растут тени, ела купленный арахис, а потом мучилась жаждой и проклинала себя. Принялась бродить по отелю, входя и выходя из пустых комнат и туалетов в поисках раковин или даже унитазов, где было бы хоть немного воды, но ничего не нашла. Выходя из комнаты рядом с той, откуда я смотрела вслед лодке, я заметила на стене у двери засохший и коричневый отпечаток ладони. Кровь.

Оглядела комнату – ничего, но…

Примитивный кровавый рисунок глаза на стене.

Авенданьо.

Он был здесь.

Теперь жажда была невыносимой, и то нарастающий, то затихающий шёпот волн Тихого океана сводил с ума. «Вода, вода, одна вода, мы ничего не пьём» [25] С. Т. Кольридж «Поэма о старом моряке», пер. Н. Гумилева. . Я ждала, не отрывая взгляда от глаза, и водила по его очертаниям рукой. Авенданьо… Почему-то этот рисунок заставил меня сбросить с плеч рюкзак и вынуть стопку фотографий «Opusculus Noctis».

«„Маленький ночной труд“ – и ещё какой труд!»

Я листала его переводы – «La dulce bruma del dolor», «Сладостные миазмы боли» – и свои переводы – «El señuelo de la inocencia», «Притягательность невинности» – и фотографии; слова плыли у меня перед глазами.

В конце концов я сосредоточилась на «Un pasaje a los sueños» – «Пути во сны».

Разбудил меня не шум, а его отсутствие: звуки волн затихли, их унёс отлив. Мой взгляд был неспособен проникнуть сквозь темноту вокруг; я знала только, что стало тихо. В свете содиевых лампочек я видела внизу движущиеся силуэты – тёмные, нечёткие. Они двигались группой – вспышка белой кожи, связанные руки, рот с кляпом.

Над бухтой будто бы поднялся и бесшумно висел в воздухе туман. Похожий на тромб в воздушной артерии, он змеился по улице между тёмными силуэтами и их узником. Солдаты тащили какие-то устройства – на их спинах была огромная ноша, но они сохраняли полнейшее спокойствие.

Кошачьими шагами я спустилась на первый этаж и проверила, на месте ли пистолет у моего пояса, из которого я стреляла уже три раза. Я была уверена, что патроны ещё есть, хотя, как давным-давно сказала Авенданьо, совершенно не разбиралась в оружии. Надеялась только, что при необходимости он снова выстрелит.

Стоя в глотке отеля, я подождала, пока тёмные силуэты солдат и других – их узников – пройдут мимо, и последовала за ними.

Прочь, за город, мимо холма, на котором стояла колокольня, вонзающаяся в ночное небо, по которому щедро размазаны звёзды, а белый туман луны расплывается по линии гор на востоке. Ей немало времени потребуется, чтобы миновать их вершины и покорить небеса.

Солдаты молчали и шли не в ногу.

Они сошли с дороги и зашагали по протоптанной тропинке вверх, всё выше, прочь от Ункеры. В бухте мигали огни рыбацких яликов, которые вскоре затмил сгущающийся туман. Я отстала, чтобы солдаты меня не заметили, и поползла.

За пару километров от города было плато, и я прокралась вдоль его края на восток, откуда мне было удобно смотреть. Солдаты вроде бы сгрудились у природного углубления в земле, куда мог бы поместиться автобус. Тяжело дыша, я поползла наверх. Тяжёлый пар, окутавший бухту и склоны, словно пульсировал и сгущался.