Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

Сначала я пошла не в том направлении, повернула назад и искала, пока не нашла свою машину в том же самом виде, в каком оставила. Из груди вырвался громкий вздох облегчения – если в тот миг у меня на земле оставался дом, он был там же, где мотоцикл. Как легко мы привязываемся к вещам. Как легко привязываемся к людям. Как легко становимся убийцами.

Натянув рюкзак обратно на плечи, я выпрямила мотоцикл и с дрожащими ногами стала подниматься по склону из канавы на относительно ровную землю. Фургон по-прежнему стоял на дороге в какой-то сотне метров от меня, и его фары горели.

– Сеньорита Серта! – кричал во тьму американец, стоя в свете фар и глядя не в ту сторону. – Куда ты идёшь? Мы тебя найдём! Выходи на свет!

– Нет никаких «мы»! – крикнула я, не сумев удержаться, подняла пистолет и выстрелила в него.

Пуля ударилась о фургон. Американец упал на колени и быстро оказался по другую сторону фургона. Мне показалось, он заметил вспышку от моего выстрела, но мне было всё равно. Гнев переполнял меня, и я заорала:

– Твой сраный помощник мёртв! Я его убила!

Я представила, как режу и пытаю американца, будто я – Сепульведа, а он мой Авенданьо. Представила, как потрошу его – интересно, что выползет на свет из красной глотки? Представила того, кто сейчас лежит в канаве, и его последний булькающий вздох.

Я, как и Авенданьо, сошла с ума.

Нужно было скорее убираться. Если придётся, я могла бы убить американца, но не хотела.

Я завела мотоцикл, который заревел, будто хищное дикое животное, бродящее по солончакам, натянула шлем, ещё два раза выстрелила в фургон и уехала в темноту.

Как только я потеряла фургон из виду, то включила фонарь и вернулась на шоссе. Ехать мимо фургона, очевидно, я не могла, и пришлось держать путь через ближайший городок, закусывая губу и надеясь, что армия Махеры не поставила тут блокпост. Теперь я была не только изгнанницей, но и убийцей, и, скорее всего, врагом государства. Видаль и его режим не любили образованных, и моя докторская степень делала меня неблагонадёжной.

Не знаю, что придавало мне силы во время событий, случившихся раньше этой ночью – адреналин, инстинкт самосохранения, гнев, ненависть, тайны «Opusculus Noctis»? – но теперь этот двигатель меня покинул, и я чувствовала только слабость и холод, дрожа. Поискала перчатки, но, видимо, потеряла их после бешеной схватки с убитым – «Исабель, да ты его покромсала в фарш; в открытом гробу его точно не похоронят», – как и голубой клочок платья, бледный от воздействия погоды.

Чем было то место – приманкой, чтобы меня поймать, или чем-то большим? Может, поэтому его координаты не совпадали с остальными? Может, и Авенданьо таким образом поймали? Поймали ли? Разумно ли надеяться, что он жив? Разумно ли надеяться, что он свободен?

Ответов не было. Каждая клеточка моего тела, в которой ещё сохранялся разум, хотела, чтобы я повернула назад к границе, вернулась в удобный и безопасный университет, нашла Клаудию, поцеловала её, сказала «прости, это было ошибкой, просто нужно было кое-что сделать». Она придёт в ярость, но потом смягчится, и мы будем нежиться среди марокканской плитки и египетских простыней, пить и тратить деньги Авенданьо, пока не закончатся. Мы позовём в постель Лауру, похожую на великолепного быка, и исследуем каждую её ложбинку и расщелину. Мы откроем все способы, которыми умные и любящие женщины могут обустроить свою жизнь.

Но я не повернула.

Одна на всей земле, вдали от времени, света и человеческого контакта, я предалась зыбкому движению.

Я нашла в темноте дорогу и свернула на неё. Снова. И снова.

До рассвета.

Я проснулась, удивляясь, что по мне не ползают скорпионы, и некоторое время лежала в грязи, смотря на кружащих вверху птиц. Тонкий, водянистый свет солнца, холод и бодрый ветер, бьющий по лицу и рукам. Губы потрескались (я спала с открытым ртом), всё тело болело; я закрыла рот, и на зубах, причиняя боль, захрустел кремнезем. Набрав в рот, сколько могла, слюны, я сплюнула, откашлялась и снова сплюнула.

Затем оттолкнулась от земли, потеряла равновесие и выровнялась, сделав два быстрых шага. Тело едва стояло прямо, соответствуя моим шатким мыслям.

Оглядевшись, я увидела свой мотоцикл, лежащий на боку: почва здесь была слишком мягкой, и из неё вышла бы плохая подножка. Пыльную землю цвета хаки не украшало ничего, кроме клочков травы с задержками в развитии, упрямых одиноких деревьев вдали да колючей телефонной линии. Серо-коричневые холмы вырастали в серо-коричневые горы.

Махера, родина моя. Глядя на неё в очередной раз, я невольно задалась вопросом, как мог Видаль совершить все свои преступления ради власти над таким голым, богом забытым местом. Впрочем, человеку это свойственно – поливать пыль кровью ради титулов и власти. Я снова сплюнула.

Я превращалась в Авенданьо.

Я заполнила бак внедорожника топливом из канистр, добралась до ближайшего населённого пункта и определила своё местонахождение. Потом купила там рабочие перчатки – тонкие, но всё лучше, чем ничего – тортильи, carne seca [21] Вяленое мясо ( исп .). , попила воды, пошла в туалет бензозаправки, разделась до пояса, вымыла подмышки, грудь, шею и волосы, которые потом выжала. Набрав в ладони воды, вдохнула её ноздрями и выдохнула в раковину, извергая таким образом пыль, сопутствующую кочевому образу жизни. Затем согнулась над картой, запоминая маршрут до Ункеры – чуть ли не целый день езды.

Почти без мыслей в голове я вернулась на дорогу, лишившись разумности и осторожности. Теперь, в этом состоянии отупения и апатии, безопасность и приличия были забыты. Казалось, прежде чем я стала, следуя указателям, спускаться с вершин и приближаться к Ункере, прошли секунды. Шоссе извивалось туда-сюда, и с высоты городок казался очень маленьким и аккуратным – такая длинная traza [22] Трасса ( исп .). , тщательно спланированная, начерченная и построенная век назад, когда эти тусклые горы были богаты медью. В городе было много рабочих рук, на берегу, в изгибе бухты стояла верфь. Морская влага не подходила для земледелия, но всё равно кормила людей рыбой, а верфь, знавшую лучшие дни – торговлей. Позади к берегу спускались безжизненные скалы, прерываемые только рукотворными сооружениями – шоссе, дом, дорога, стена, волнорез, верфь, пирс, – но не растениями.

Поворачиваясь то влево, то вправо на извилистом шоссе, я видела, как Ункера растёт внизу. На одном из холмов стояла, точно страж, espadaña [23] Церковный фронтон ( исп .). с её бело-синей верхушкой и немым колоколом. Ещё ближе. Коричневый парк – ни травы, ни деревьев, ни детей; заброшенная школа; хижина, рыбацкая лачуга; узкая просёлочная дорога среди голых развалин. Теперь, на уровне моря, воздух становился теплее и солёнее: махерская пустыня сливалась с солёной пустыней моря.