Эрика-Джейн Уотерс - Песнь призрачного леса [litres]

Изо всех сил стараясь не растерять решимости, встаю и иду домой, а там – прямо в комнату к Джессу. На мой стук он не отвечает – приходится сунуть голову в дверь.

– Чего? – бурчит парень из-под подушки скрипучим ото сна голосом. Всегда так спит, с детства – головой под подушкой. Никогда этого не понимала. Разве что… Может, он в детстве пытался заглушить таким образом папину «страшную» музыку, отсюда и привычка?

– Давай выползай из-под этой штуки, – командую я. – Нас ждут великие дела. Надо отправить на покой парочку привидений.

Над постелью возникает Джессово лицо. Сонные глаза наполняются страхом, но он храбро кивает.

– Ладно. Дай одеться только.

Сидя на тахте в ожидании брата, размышляю: не позвонить ли Седару? Или Саре с Орландно? Не созвать ли вообще весь ансамбль? Они примчатся в мгновение ока и, конечно, окажут существенную помощь… Но, пожалуй, все-таки этим нам с Джессом лучше заняться одним.

– Ну и куда мы? – вопрошает Джесс, взобравшись за руль Джимова грузовичка.

– На озеро?

Он некоторое время размышляет, потом качает головой.

– Отцу там делать нечего. Нет. Его не там надо искать.

– Ты уверен?

– Поехали к тете Ине. – Он врубает двигатель.

Скрипка лежит на сиденье рядом со мной, брат поминутно бросает на нее взгляд. Боится, наверное, что я схвачу ее и на ходу выскочу из машины. Что ж, врать не стану, такая мысль у меня мелькала. Но надо быть твердой: решила избавиться от источника всех бед после заключительного представления – значит, так и сделаю.

Выезжаем на узкую дорогу к тетиному дому. Джесс начинает выстукивать на рулевом ободке нервную дробь.

– Ты ни разу сюда не возвращался… – догадываюсь я.

– Не мог. Когда его здесь не стало, уже не мог.

А может, наоборот, потому что его здесь после смерти стало слишком много ? В каждом закоулке, в каждой комнате – следы пребывания папы, в каждом предмете на каждой полке – сонмы воспоминаний. В само́м воздухе – неуловимые миазмы папиной скорби.

Впрочем, теперь мне известно, где находится подлинная цитадель его боли – на чердаке. Именно там все сошлось: смерть Брэнди, печаль отца, страхи и психотравмы тети Ины. Ну и со всеми вытекающими: маминой изменой, Джессовыми терзаниями, моей неизбывной потерей. Логично получится, если вся эта многолетняя ужасная история закончится, где началась. Пусть на этом чердаке прозвучат последние отчаянные звуки нашей скрипки.

Порезы у тети на лице уже почти зажили. А если она и удивилась, увидев Джесса у своих дверей с папиным инструментом в руках, то не подает виду. Просто отступает, пропуская нас вовнутрь, и ковыляет следом вверх по лестнице. Мы с братом без лишних слов отодвигаем шкаф, закрывающий ход на чердак. Тетка же замешкалась на пороге, одной рукою, будто от внезапной боли, схватившись за живот, а другой, заметно дрожащей, прикрывая рот.

Снова удивленно отмечаю: как же мала и узка эта дверь – словно лаз в укромный закуток, где от взрослых хранят свои секретики и играют в тайные игры дети. И в таком-то месте несчастную Брэнди оставили умирать…

– Ты готова? – спрашиваю тетю как можно нежнее и ласковей.

В ее глазах – немая мольба: не настаивай, не заставляй опять идти по этим ступеням в прошлое . Но ноги все-таки несут ее вперед, и она дает нам по фонарику.

Поднимаемся гуськом, друг за дружкой, Джесс – впереди. На чердаке, с тех пор как мы с Седаром посетили его, не изменилось ничего, кроме моего восприятия: теперь, когда я знаю всю историю, помещение кажется мрачнее, теснее и пугает сильнее. Тетя Ина зажигает несколько свечей, прихваченных с собою. Теперь электроприборы не нужны. Комнатку заполняет мягкий мерцающий свет.

Несколько минут просто молчим. Слушаем тишину, врастаем, нарушая ее лишь собственным прерывистым дыханием. Я прислушиваюсь, пытаясь уловить жужжание крыльев, но, судя по всему, здесь нет никого, кроме термитов, протачивающих свои бесконечные разветвленные ходы в толще гнилых уже бревен. Гнилой чердак с гнилым прошлым…

Вдруг тетя, точно возобновляя как ни в чем не бывало какую-то недавно прерванную беседу, начинает рассказывать:

– Известие о его кончине пришло на шестой год твоей жизни. Я это хорошо помню, поскольку в школе тебе как раз задали нарисовать семейное генеалогическое древо и ты все приставала с расспросами: кто мой дедушка, где он… Ну мы с чистой совестью и облегчением говорим: умер. Тебя это вполне удовлетворило.

Да, я тоже помню. Помню, как обнимал меня папа, как плакал тихонько мне в макушку той ночью, когда явился дух его отца, как прижимал к груди крепко-крепко, словно величайшее сокровище на земле. Он ужасно испугался – даже представить себе не могу, как можно так бояться собственного отца.

Глубоко вдыхаю. Скрипку – на изготовку.

– Сыграешь песню Брэнди? – просит тетя.

– Попробую.

Я прекрасно понимаю теперь, что за песня имеется в виду, – та сокровенная отцовская мелодия была плачем по погибшей сестре. Прикрываю глаза, заглядываю внутрь себя, стараюсь дотянуться до самых древних, далеких воспоминаний. И чарующая, необыкновенная мелодия выплывает оттуда мне навстречу.

Уже несколько мгновений спустя воздух вокруг начинает густеть, шевелиться, а знакомый, желанный холодок – щекотать кожу. Я почти приготовилась увидеть Брэнди – вечно юную и навечно искусанную осами, но передо мною возникает папа.

Точно такой, каким он мне запомнился: темные волосы, черные глаза, грустная, чуть кривая ухмылка.

– Дубравушка, – одними губами произносит призрак, не сводя глаз с меня – будто с величайшей драгоценности на свете.

– Папа. – Сердце мое сразу наполняется смесью боли и радости – смесью столь густой, что отделить в ней одно от другого почти невозможно.

– Привет, па… папа, – запинаясь, выдыхает Джесс. – Я… о господи. Прости меня. Я так виноват перед тобой.

Дух качает головой.

– Ты все сделал правильно, сынок. Ты всегда поступал правильно.

– Но ты погиб из-за меня!

– Нет. Я погиб по собственной вине. Я не смог отпустить прошлое. И не хочу, чтобы вы, вы оба, повторили мою ошибку. Вы должны освободиться от этого груза. – Он жестом обводит чердак.

– Уилл, – шелестит из своего угла тетя, и тут на губах у привидения впервые появляется настоящая – искренняя, добрая улыбка.

– Ина. Мне…

– Где Брэнди? – перебивает она его невысказанные излияния. – Я надеялась, ты приведешь ее с собой. – Боже, сколько в ее голосе тоски!

Папа опять качает головой.

– У Брэнди не было никаких причин оставаться в этом мире. Совесть ее чиста. Скончавшись, она сразу отлетела, как все невинные души.

– А как же тогда ночные кошмары? – не удержавшись, вклиниваюсь я. – Девочка на потолке, осы? И моей маленькой сестренке Хани они, по-моему, тоже снились!