Джеймс Ганн - Чудеса магии

Мне оставалось еще выполнить несколько дел перед тем, как итти обедать. Я хотел купить для старух, которые привели в порядок мое жилище, две шали, какие продаются в лавочках на Риальто. Я было направился в ту сторону, как вдруг почувствовал себя усталым. У меня закружилась голова, мне показалось, что я могу упасть. В это мгновение я находился перед церковью Санта Мария Формоза. По rio скользила пустая гондола. Я сделал знак гондольеру. Он пристал к ступенькам спуска. Бродивший поблизости rampino [22]подбежал, чтоб удержать гондолу своим крюком. Откинувшись на подушки, я пришел в себя, но этот случай показал мне, что силы мои еще не восстановились. Предостережение, полученное мною в вечер приезда, должно бы было сделать меня более благоразумным. Я думал, что, проехавшись по лагуне, я оправлюсь. Нет ничего лучше этого для напряженных нервов.

Такая прогулка всегда была для меня самым приятным из венецианских наслаждений. Лишь для этой цели я и пользовался гондолой, к которой в других случаях не прибегал, обычно предпочитая бродить пешком. Но сейчас я чувствовал себя совершенно неспособным итти по улицам. Мое болезненное состояние, конечно, от этого ухудшилось бы, между тем как теперь, когда я протянулся на подушках под размеренное покачиванье легкой лодки, оно начало уже проходить. Гондола, которую я нанял, оказалась превосходной. Она была premiata [23], как зовутся те гондолы, barcaroi [24]которых получили приз на состязании. Мой barcaroi был стройный и ловкий парень высокого роста, опытный гребец, как я заметил по первому удару весла. Мы быстро пробежали расстояние, отделяющее Санта Мария Формоза от Фондамента Нуове, где rio деи Мерканти переходит в лагуну, рисуя в небе и на воде мощную и благородную арку своего прекрасного мраморного моста.

Я очень люблю въезжать в лагуну по этому rio под мостом Мендиканти… Тотчас же вслед за ним расстилаются спокойные воды, гладкие, гармонично переходящие от одного оттенка к другому. Нигде широкое морское зеркало, окружающее Венецию, не кажется таким единым и тихим. Прилив мало ощущается в этой части лагуны, которая зовется Мертвой Лагуной и, словно для того, чтобы лучше оправдать свое имя, омывает остров Мертвых, красный Сан-Микеле с пурпурными зубчатыми стенами, похожий на замки, какие мы видим во сне. Она же, эта лагуна с дремлющими водами, окружает своим вечным молчанием и другие острова, которые, вместе с Сан-Микеле, в соседстве с островом Венеции, составляют ее северный архипелаг: Мурано, где кипит стекло в громадных печах; Бурано, где ловкие пальцы кружевниц плетут знаменитые арабески венецианского воображения; Торчелло и Мазорбо, где обитает лихорадка Сан Франческо ин-Дезерто, отражающего свои францисканские кипарисы в несравненном одиночестве вод. Все это в целом дышит исключительной меланхолией, хотя по временам лагуна расцвечивается необычайной игрой света. Мне случалось наблюдать там изумительные переливы красок, но обычно господствует впечатление печали без горечи, уныния без сожалений, одиночества без тоски, — так полны эти места спокойствия, однообразия и безмолвия.

В этот день, — отмечу это, — все мне казалось очень меланхоличным. Туман, чрезвычайно тонкий, колыхался между небом и водой. Он окутывал Сан-Микеле влажным и воздушным покрывалом и делал Мурано похожим на призрачный остров. Это не был день, когда стоило бы отправиться в дальнюю прогулку, чтобы вкусить в открытой лагуне то особенное чувство, которое приходит и туманные сумерки, подобные этим, — чувство полного отчуждения от жизни. Кроме того, было уже довольно поздно, и я велел гондольеру лишь обогнуть город и вернуться на Канареджо. Он немедленно сделал, как я сказал. Гондола продолжала мягко скользить под равномерные всплески весла. Я слушал их, полузакрыв глаза; я слушал с успокоенным вниманием шаги человека на кормовом коврике, различные шорохи воды и дерева. Это отвлекало меня от той неопределенной грусти, какую я ощутил снова, от беспричинной тоски, у которой так много общего со страхом. И однако же не было никакого повода для этого нелепого чувства. Тем не менее, по мере того, как мы скользили по недвижной воде, моя внутренняя тревога возрастала. Напрасно пытался я забыться, сосредоточивая мысль на определенных предметах, на мебели, выбранной у Зотарелли, на некоторых деталях орнамента в палаццо Альтиненго, даже на меню предстоящего обеда. Несмотря на все это, томительное ощущение, доходившее до боли, давило меня. Это было так мучительно, что я уже решил заговорить с гондольером, надеясь разогнать душившую меня тоску, и быстро повернулся к нему. Без сомнения, он принял этот жест за вопрос, где мы находимся, потому что, указав на четырехугольное строение, возвышавшееся среди тумана на крайней точке выступа Венеции в лагуну, он крикнул мне, склоняясь над веслом:

— Это — Каза дельи Спирити, синьор.

Мы действительно находились перед Каза дельи Спирити. Она нисколько не изменилась с тех пор, как я ее видел в последний раз, перед тем как лорд Сперлинг купил ее, для того, конечно, чтобы поместить там, укрыв от любопытных взоров, лабораторию психических изысканий. Ибо Сперлинг был адептом оккультных наук… Уже тогда, когда я с ним впервые познакомился, он был чрезвычайно занят этими вопросами. Несмотря на свое новое назначение и нового хозяина, Каза сохранила почти целиком свой прежний вид. Наружный вид не подвергся изменению; фасад, как и прежде, был покрыт желтой штукатуркой. Лорд Сперлинг ограничился тем, что восстановил несколько окон, раньше заделанных, исправил несколько поврежденных балконов, велел снова сложить столь характерные для венецианских жилищ высокие трубы с колпаками в виде тюрбана, и лишь внутри произвел те изменения, о которых говорил Прентиналья. Возможно, что Каза, этот древний дворец рода Сальвицци, сохранила убранство, которое лорду Сперлингу пришлось по душе. Он обладал и вкусом и любознательностью. В те времена, когда я бывал у него, или когда мы вместе с Гогенбергом и Прентинальей встречались с ним «под китайцем» в кафе Флориан, мне случалось видеть, как он покупал много старинной мебели, готовя свое будущее водворение в Венеции. Тогда он жил в отеле, и ему приходилось оставлять свои приобретения на складах у торговцев. Теперь они, очевидно, были извлечены оттуда, чтобы украсить залы Казы, сад которой, выходящий на лагуну террасой, некогда запущенный, являл сейчас моему взору тщательно подстриженные деревья и чащу роз, свисавших через балюстраду почти до самой воды.

Несмотря на эту цветущую террасу, Каза дельи Спирити сохраняла мало привлекательный вид, которому туман придавал характер особой таинственности. Без сомнения, лорд Сперлинг нашел вполне подходящее место для своих занятий. Сюда никто не явится, чтобы помешать ему в вызывании духов и иных опытах. То, что Сперлинг был учеником Вильяма Крукса, не оставляло никаких сомнений относительно природы этих опытов. Как я уже упоминал, в эпоху «китайца» Сперлинг увлекался проблемой потустороннего мира. Часто приходилось мне слышать, как он рассказывал об удивительных результатах, достигнутых английским ученым, о таких странных явлениях, как потеря веса, перемещение предметов, появление таинственных цветов, материализация, зафиксированная фотографической пластинкой. Изучив теорию, Сперлинг, конечно, захотел перейти к практике. С этим и было связано приобретение Каза дельи Спирити, народное прозвище которой несомненно показалось ему добрым предзнаменованием. Всех этих «чудес» Крукс достигал с помощью специальных медиумов, и Сперлинг должен был добиваться их такими же средствами. В этом отношении Венеция всегда могла доставить нужных людей. Я задавал себе вопрос, не принимала ли эта сама синьора Верана, которая, по словам Зотарелли, раньше служила у Сперлинга, некоторого участия в психических опытах Сперлинга, а с другой стороны — не было ли связи между необычайным исчезновением маленького бюста из Городского Музея с теми фантасмагорическими явлениями, о которых мне поведал суеверный Прентиналья, когда мы встретились с ним в кафе Флориан. Что бы там ни было, это меня мало затрагивало. Существенным было то, что Прентиналья указал мне на палаццо Альтиненго, и самым важным оставался вопрос, будет ли синьора Верана в точности исполнять взятые ею на себя обязанности. Что же касается очаровательного бюста из Городского Музея, то каким бы способом ни исчез он из своей витрины, — благодаря вору или волшебству, — ко мне это никакого отношения не имело! Утонченный венецианский патриций, которого изображал бюст, сумел ускользнуть тем или иным ловким способом. Он, конечно, испытал в жизни немало приключений, и это последнее должно было приттись по вкусу его насмешливой и улыбающейся тени.