Джеймс Ганн - Чудеса магии

Вся старая Венеция оживает в залах этого музея. Когда-то я провел много часов, рассматривая тысячи предметов, совокупность которых дает верное представление о старинных венецианских нравах: эстампы, оружие, ткани, костюмы, мебель, книжные переплеты. Но в этот раз, окинув беглым взглядом главную галерею, где среди трофеев и знамен помещен портрет Морозини Пелопонесского, я с внезапной поспешностью направился прямо к витрине, где не раз любовался когда-то маленьким бюстом венецианского патриция, о таинственном бегстве которого мне накануне рассказал Прентиналья. Я подошел к ней с большим любопытством. Место, где стоял бюст, было пусто, но все предметы, окружавшие бюст, были там по-прежнему. Те же, как и тогда, фаянсовые вазы из Бассано и Новы, те же чашки белого фарфора, украшенные миниатюрными пейзажами с позолотой. Отсутствовал лишь один таинственный патриций с загадочной улыбкой. В чьи руки попал он? И почему похититель среди стольких ценных предметов, наполняющих музей, выбрал именно этот? Что могло побудить к такому своеобразному воровству?

Ибо, конечно, здесь имело место воровство, и Прентиналья напрасно пытался меня мистифицировать своими сказками. Но какие же были для этого у него мотивы? Я слегка досадовал на него за нелепую болтовню. Он считал меня очень легковерным, но я совершенно не был расположен позволить смутить себя подобной чепухой. Воровство показалось моему другу Прентиналье слишком простым объяснением, и он заменил его другим, которое было приятнее его воображению. Но это воровство, даже просто как воровство, было любопытным, ибо побуждения, в которых скрывалось какое-то определенное желание, оставались непонятными. Не прибегнул ли к такому средству какой-нибудь пылкий коллекционер, чтобы завладеть этим занимательным произведением? Но какое отношение могло все это иметь к сверхъестественным происшествиям, которые, по словам Прентинальи, разыгрывались в Венеции и к которым я относился весьма недоверчиво?

Размышления мои были прерваны раздавшимся подле меня кашлем сторожа. Долгое мое пребывание перед витриной привлекло его внимание. Без сомнения, на обязанности этого человека лежало наблюдение за посетителями, а мой вид должен был показаться ему подозрительным. Как бы от избытка усердия он не вздумал меня задержать! Это скомпрометировало бы меня в глазах синьоры Вераны, к которой я должен был завтра отправиться; таким образом коварный венецианский дворянин сыграл бы со мной злую шутку. Но я ничего не сделал, чтобы заслужить его недоброжелательство. А то что он вообще был коварен, он достаточно доказал уже своим таинственным исчезновением, и не было надобности еще в других деяниях.

Подобные мысли забавляли меня, в то время как я пешком возвращался в свой отель. Я продолжал думать о том же и вечером, после обеда, сидя в кафе Флориан.

Я находился там не один, несмотря на то, что со мной «под китайцем» не было никого из товарищей прежних дней, ни Прентинальи, ни Сперлинга, ни Гогенберга. Помимо воли, я привел туда с собой моего неведомого венецианца. Я явственно видел его тонкое, насмешливое лицо и задавал ему вопросы, полные любопытства. Что делал он в жизни такого, что запечатлелось этой улыбкой, снисходительной и меланхоличной? По покрою своего платья и форме парика, он был современником Венеции XVIII века и несомненно знал все ее наслаждения, всю сладость и утонченность ее жизни. Он, без сомнения, много любил и был любимым. О чем думал он, гуляя под этими самыми аркадами Прокураций, в треуголке и бауте, с лицом, скрытым маской из белого картона? И от всего, что он делал, от всего, чем он был, остался только этот хрупкий бюст с насмешливыми глазами и тонким ртом, загадочный бюст, которому факт его исчезновения, во всяком случае необычайного, придавал еще больше загадочности.

На этот раз синьора Верана оказалась дома, ибо на мой звонок ответило лязганье цепочки у замка большого портала. Приоткрылась щелка, и я толкнул дверь. Я оказался на узком дворе. В глубине, под аркой, начиналась широкая каменная лестница. Направо — другая дверь, довольно низкая и расписанная той же бледно-зеленой краской, как и ставни mezzanino. Вскоре я услышал за дверью тяжелые и заглушенные шаги. Немного погодя, чья-то рука подняла засов, и я очутился лицом к лицу с синьорой Вераной. Это была женщина лет шестидесяти, низенькая, коренастая, одетая в черное, с квадратным лицом, глубоко сидящими глазами, желтой кожей и седыми волосами. С виду подозрительная и молчаливая, она рассматривала меня с любопытством, лишенным доброжелательства. Однако, при имени Прентинальи ее лицо озарилось подобием улыбки, и она сделала нечто в роде реверанса, не лишенного достоинства. После этого началась беседа. Синьора слушала меня, опустив глаза. Когда я с грехом пополам закончил речь, — так как мой венецианский язык далеко не безупречен, — сеньора Верана снова улыбнулась. Очевидно, я теперь оказался ей более симпатичным, чем в первую минуту, и она почти участливо сказала в ответ:

— Синьор Прентиналья сказал верно: mezzanino сдается. Но предупредил ли он вас, что в комнатах долго никто не жил и что вам придется быть там в совершенном одиночестве, так как нет сообщения с другими частями дворца?

Mezzanino в самом деле, как сказала синьора Верана, представлял совершенно изолированное помещение. Входом в него служила зеленая дверь, на пороге которой мы беседовали. Лестница, замеченная мной в глубине узкого дворика, вела в другие этажи. В один из этих этажей должна была переселиться синьора Верана, если бы сдала mezzanino, в котором она временно занимала одну комнату. При этом она не отказалась бы, в случае если я поселюсь у нее, принять на себя уборку и присмотр за моими комнатами, несмотря на все неудобства, связанные с такими обязанностями.

Все эти не слишком благоприятные обстоятельства, изложенные синьорой Вераной, нисколько меня не смутили. Напротив, отсутствие соседей и одиночество мне пришлись по душе, как и весь заброшенный вид этого разрушающегося странного дома. И все же я задавал себе вопрос: почему из всех помещений в Венеции, сдающихся в наем, Прентиналья указал именно на это, как на самое для меня подходящее? Большинство запущенных дворцов, расположенных в народных кварталах города, ничего не сохранили из своей старинной обстановки. Антикварии уже побывали в них. Палаццо Альтиненго постигла та же участь, что бы там ни писал в своем письме ко мне синьор Прентиналья. Более того, внешний вид дворца и положение его не представляли ничего особенно живописного. И, однако, я не сомневался в том, что у Прентинальи были свои причины, чтобы направить меня к синьоре Веране. Во всяком случае, следовало осмотреть mezzanino.