Джеймс Ганн - Чудеса магии

Это было нечто вроде очень маленького чулана с чрезвычайно низким потолком. Узкое окно с запыленными стеклами давало слабое освещение, достаточное, впрочем, для того, чтоб можно было разглядеть на стене остатки панели. На одном из панно лепные украшения образовывали две рамы, одну рядом с другой. В одной из них помещалась картина, по-видимому, портрет, настолько облупившийся, что едва можно было различить несколько пятен краски. С другой рамы полотно, в ней заключенное, оборвавшись вверху, плачевно свешивалось обратной стороной. Без сомнения, и оно было не в лучшем состоянии, чем первое. В этом, впрочем, мне легко было удостовериться.

Действительно, эта вторая картина столь же сильно пострадала, — большая трещина почти разделяла ее пополам. Но черты лица, на ней изображенного, по-видимому, были еще достаточно отчетливы. Во всяком случае, из хорошо сохранившейся надписи я мог узнать его имя. И в самом деле, наклонившись, к полотну, я прочел: «Vincente Altinengo, nobile Veneziano [29]. MDCCLXII».

Нет сомнения, то был портрет одного из древних владетелей дворца, и, вероятно, того самого, который произвел отделку пышного и кокетливого mezzanino с его изумительными лепными и фаянсовыми украшениями. Дата согласовалась со стилем декорации, которою я ежедневно восхищался. Итак, я находился лицом к лицу со своим предшественником, жившим до меня в этих покоях и украсившим их с такой роскошью и вкусом. Мне очень захотелось узнать, как выглядел он при жизни, этот венецианский патриций, который приготовил для моего одиночества меланхолическое и таинственное обиталище, куда я явился, ища сердечного мира и забвения жизни.

Я вынул из кармана носовой платок и стер им толстый слой пыли, покрывавшей полотно. Сделав это, я укрепил портрет на раме с помощью гвоздя, найденного тут же в панели, и отступил на несколько шагов. Едва я бросил взор на картину, как испустил крик удивления. Человек, которого я увидел, был мне знаком давно! Мне было знакомо это узкое и худое лицо с длинным носом, ироническим взглядом и пылкой, проницательной улыбкой. Знакомо было это лукавое выражение лица; знакома была форма напудренного парика на лбу. Не могло быть никакого сомнения, — Винченте Альтиненго и Незнакомец, изображенный в маленьком бюсте Городского музея, составляли одно лицо! Сходство между портретом и скульптурой было поразительным, и, благодаря счастливому случаю, я мог их тотчас отождествить. Незнакомец музея был Альтиненго в древней рамке. Но почему именно мне предназначено было сделать это любопытное открытие, повергшее меня в такое изумление, что я остановился, прислонившись к стене, недвижимый, с глазами, прикованными к глазам того, другого, глядевшего на меня из глубины прошлого взором одновременно далеким и близким, взором почти живым?..

Первой моей мыслью было пойти поделиться своим открытием с синьором Тальвенти, директором Городского музея. В самом деле, случай дал мне в руки интересный материал по венецианской иконографии. Но я знал со слов Прентинальи, что добрый Тальвенти был сильно опечален таинственным исчезновением маленького бюста. К чему возобновлять его сожаления, сообщая, что пенсионер, так непочтительно ускользнувший от него, звался в жизни Винченте Альтиненго? Но это было не единственной причиной, помешавшей мне выполнить свое намерение и удержавшей меня также от того, чтобы написать Прентиналье о любопытном стечении обстоятельств, давшем мне возможность узнать имя беглеца из витрины залы IV. Главным мотивом, почему я воздержался от того и другого, было то, что в дни, последовавшие за рассказанным происшествием, я испытал один из тех приступов недомогания, о которых неоднократно уже упоминал. Мною вновь овладело чувство угнетенности, от которого я уже раньше страдал, тщетно пытаясь себе объяснить его. Между тем, не было налицо никаких симптомов болезни. Мой аппетит был нормальным, сон, если не вполне хорошим, то удовлетворительным. Ровно ничего, кроме этого упорного ощущения тоски.

Должен добавить, что тоска эта не имела никакого отношения к пережитому мною страданию. Горькая печаль как бы замерла во мне со времени физического кризиса, предшествовавшего моему переезду в Венецию. Теперь я знал, что мое сердце разбито и что никогда уже оно не оправится от этого удара; и я примирился со своей судьбой без ропота, ибо, несмотря на всю свою скорбь и отчаянье, я не нашел в себе мужества, чтоб положить конец страданиям, И отнюдь не острое воспоминание о прошлом было причиной моего мучительного нервного состояния.

Мне казалось вполне естественным приписать его перемене погоды. Не считая нескольких туманных и дождливых дней, весь октябрь был прекрасным; но вот уже несколько дней, как температура стала заметно понижаться. Именно это и побудило меня отдать распоряжение синьоре Веране купить дров, что и привело к моему открытию. Комнаты палаццо Альтиненго требовали основательного отопления. Большой камин лепного зала удивительно подходил для жаркого огня. Я решил сделать опыт.

Муранские стекольщики пользуются для топки своих печей длинными и толстыми кусками стволов, доставляемыми с соседних Альп. Размеры высокого камина желтого мрамора позволяли воспользоваться ими. Они пылали там, рассыпая искры, и оставляли чудесные угли, сиявшие как драгоценные камни. Это великолепие огня чудесно сочеталось с великолепием золотой лепки, фаянса и мелких украшений, а в воздухе разливалась удивительная теплота, которая мне, при моем болезненном состоянии, доставляла большое удовольствие.

Плохое самочувствие и привлекательность первых жарких осенних каминов побуждали меня еще более обычного сидеть дома. Если я и выходил, чтобы позавтракать в ресторане, то отправиться второй раз под вечер ради обеда я уже не мог себя заставить. Я предпочитал доставать из шкафа кое-какую провизию, заготовленную по моему распоряжению синьорой Вераной и импровизировать на уголке стола легкую пищу. Таким образом, я покидал не более одного раза в день палаццо Альтиненго и часто при этом не добирался даже до площади Сан-Марко, а удовлетворялся маленькой ближней тратторией, что сокращало время моего отсутствия и позволяло быстро возвращаться в палаццо.

Именно во время этих отлучек, столь кратких, чаще всего возобновлялось мое недомогание, о котором я говорил; но смутная тоска, сопровождавшая его, тотчас же ослабевала, лишь только я приближался к дому. Часто я почти бегом добирался до Кампо Санта Маргерита и до Кармини. Стоило мне завидеть полуразрушенный фасад палаццо Альтиненго, его пузатые балконы, ставни без створок, окна с позеленевшими стеклами, портал с двумя колоннами, увенчанными лепными вазами, как припадок ослабевал. И однако же ничто не звало меня в этот дом. Меня не ждали там ни дружеская улыбка, ни лицо любимой, ни шаги близких, ни чей-либо дорогой голос, ничего такого, что обычно нас встречает, когда мы возвращаемся домой. Никакие воспоминания не обитали в полупустых комнатах этого жилища, случайно ставшего прибежищем моего меланхолического одиночества. И, несмотря на это, я торопился вернуться туда, как только тоска начинала гнать меня с узких венецианских переулков, некогда столь мной любимых. Я там искал приюта, с бьющимся сердцем и отяжелевшими ногами.