Элизабет Ли - Ведуньи [litres]

– Посади ее, – говорит мать, – пусть посидит спокойно. Иначе снова весь стол будет в ее блевотине.

Энни, по-прежнему шаркая ногами, как старуха, подходит к табурету, снимает с него глиняную фигурку, со стуком выкладывает ее на стол и садится, выставив, таким образом, напоказ истинную природу материных устремлений. Интересно, думаю я, а сейчас Сет в той же степени уверен, что Господь сделал правильный выбор? Он смотрит на магическую куколку, вид у него озадаченный.

– Занятная игрушка. Это твоя куколка, детка?

Энни навалилась грудью на стол и даже подбородком в него уперлась, так что, когда она отвечает Сету, зубы у нее невольно клацают.

– Не-е, это мамина. Мама будет жечь ее огнем и втыкать в нее булавки, чтобы наказать плетельщика сетей.

Повисает неловкое молчание. Сет, судорожно сглотнув, переводит взгляд с куколки, лежащей на столе, на нашу мать. Я невольно наклоняюсь вперед. Воздух вдруг стал каким-то странно плотным, в нем чувствуется страшное напряжение. И я понимаю, что теперь Сет наверняка откажется от своего предложения заступиться за нас и переговорить с отцом Дэниела.

– Для всех вас, конечно же, было бы лучше, если бы этим двоим удалось заключить брачный союз, – говорит он. – Вы бы тогда снова были приняты деревенской общиной. И обрели бы иные, более достойные средства для того, чтобы себя обеспечить. И были бы защищены.

Мать молчит, и я точно так же, как и она, знаю, что никакой защиты мы в деревне никогда уже не обретем.

Энни начинает хныкать, давиться, и я, схватив ее, бегу к дверям. Я едва успеваю выскочить за порог, когда пахта, с такой жадностью проглоченная моей сестренкой, решает вернуться обратно.

Отец сидел и ворчал, недовольный медлительностью Бетт, которая собирала корзину со съестным, приготовленным, чтобы работники могли перекусить прямо в поле. Она поставила в корзину целый кувшин эля и положила каравай хлеба. Заметив это, отец предупредил Дэниела:

– Сперва пахота, парень, пока дневная жара не подоспела. – Дэниел согласно кивнул, зевая во весь рот.

– Что, поздно спать лег? – ехидно осведомилась Бетт.

Отец вопросительно поднял бровь:

– Опять полуночничаешь?

Дэниел попытался стереть с лица улыбку. С некоторых пор ритм его жизни совершенно переменился. Теперь и свет дня, и работа на ферме казались ему всего лишь затянувшейся интерлюдией, и только вечером жизнь снова начиналась. Вечером они с Сарой опять были вместе; он чувствовал запах ее кожи, вкус ее губ, касался ее волос. Вечера и ночи при свете звезд и маленького костерка. Шепот. Начало совместной жизни.

Бетт фыркнула, заправила под чепчик выпавшую прядь волос и заметила:

– А что ж, май – самое время для этих дел.

Отец в ответ лишь сердито кашлянул.

– И хорошенько проверь, – велел он Дэниелу, – как там тот вол, который вроде бы захромал. Вчера нам всем так показалось, так что моли Бога, чтобы он поправился. Мне больную скотину держать не по карману.

– Обязательно проверю, – пообещал Дэниел, подавая Бетт требуемый кусок ткани; он был даже рад, что разговор снова свернул к фермерским делам. Его вполне устраивало, что Бетт и отец считают, будто он по ночам развлекается с какой-то местной девчонкой, которая наверняка скоро ему надоест. Хотя на самом деле он даже представить себе ничего подобного не мог. Самое близкое – и довольно нерешительное – знакомство с радостями плотской любви произошло у него под руководством все той же Бетт, но случилось это уже довольно давно, потому что Бетт вскоре надоели и эти встречи украдкой, и неумелые ласки Дэниела.

С Сарой все было совершенно иначе; Дэниел чувствовал такое единение с ней, что, казалось, даже сама суть их обоих начинает сплавляться воедино. Даже мысль о том, чтобы расстаться с Сарой, была для него невыносима; это было бы все равно что оторвать кусок от самого себя. А ведь они еще даже не начинали изучать ту страну телесных наслаждений, в которую Бетт некогда столь охотно приоткрыла ему дверь.

Взяв собранную корзину, Дэниел поблагодарил Бетт и поспешил выйти из дома, пока снова не посыпались вопросы и насмешки насчет его ночных похождений.

Он вел волов на поле, то и дело останавливаясь и терпеливо выжидая, пока упрямые животные, не желавшие подчиняться его приказам, закусывали свежей листвой у зеленой изгороди. Впрочем, волов он уже осмотрел, выяснил, что ни один не хромает, и вздохнул с облегчением, зная, что обрадует отца этим известием. Да и спешить ему было некуда. В утреннем воздухе смешивались запахи цветущих деревьев, сена и навоза, в ясном небе посверкивала убывающая луна, еще не готовая уйти на отдых. Он стоял и думал о том, что когда-нибудь и ему выпадет счастье исследовать ту белую реку, какой ему всегда представлялась плоть Сары, скрытая под одеждой.

– Она чудесная девушка, верно? – раздался у него над ухом чей-то голос. Преподобный Уолш.

– Я… Кто?

– Та юная чаровница, что полонила твое сердце.

На мгновение Дэниелу стало не по себе: ему показалось, что священник и в самом деле обладает божественной способностью читать чужие мысли. А может, виноват он сам? Может, он настолько увлекся, что невольно высказал свои крамольные мысли вслух? Утратив дар речи, он тупо, как вол, уставился на Уолша, тогда как настоящие волы, наевшись, уже начинали нетерпеливо перетаптываться.

Священник подошел ближе – настолько близко, что Дэниел с трудом подавил инстинктивное желание от него отодвинуться, – и, положив руку ему на плечо, сказал:

– Милая девочка во всем мне призналась. Я искал тебя, чтобы сообщить, что именно мне предстоит стать вашим спасителем и, по воле Господа, проложить вам путь к свету и любви. Я… я, собственно, давно уже тебя здесь поджидаю.

Все это он произнес почти скороговоркой, так что Дэниел почти ничего не успел понять. Значит, Сара призналась священнику? Однако странно. Каким образом их пути могли пересечься? Не говоря уж о том, что вряд ли Сара стала бы открывать сердце малознакомому человеку. Она никогда даже не упоминала об Уолше. Они с Дэниелом никогда и никому из внешнего мира о своей любви не рассказывали, тем более членам своих семей. И до сегодняшнего утра Дэниел был совершенно уверен, что Сара никому об этом и не скажет.

– Вы, несомненно, выбрали для себя тернистый путь, сын мой, однако я для того и существую, чтобы помочь вам, вмешавшись в это дело и выступив на стороне влюбленных и, разумеется, на стороне всемилостивого Господа нашего, ибо Он намерен соединить вас, чистых душой и телом, и помочь вернуться в лоно семьи тем, кто до сих пор пребывал в числе изгоев.

Дэниел молчал и, прищурившись, вглядывался в лицо священника, но видел его плохо. Яркий свет солнца, находившегося как раз за спиной у преподобного Уолша, слепил его. Плохо понимал он и смысл тех слов, которые только что услышал, и это его тревожило. Тревога Дэниела передалась и волам, и они тоже забеспокоились. И священник наконец-то умолк и чуть отступил назад.