Дин Кунц - Чужие

— Потом… Я быстро закончил зашивать артерию и принялся за межреберную вену, но разрыв на ней исчез.

— Исчез, — повторил Стефан.

Восторженный трепет прошел по его телу: он услышал именно то, чего ожидал, но это оказалось ошеломляюще важным откровением, превосходившим любые надежды.

— Исчез, — повторил Соннефорд и наконец встретился взглядом со Стефаном. В водянисто-серых глазах хирурга двигалась тень — едва заметное движение левиафана в глубинах мрачного моря, тень страха, — и Стефан убедился в том, что по какой-то необъяснимой причине чудо вызывает у доктора страх. — Травмированная вена зажила, отец. Я знаю, что разрыв был. Сам его перекрывал. Мой лаборант видел это. Моя сестра видела. Но когда я собрался залатать его, оказалось, что разрыв исчез. Я снял зажимы, и кровь потекла по вене, и кровотечения не было. А потом, когда я извлек пули, мышечная ткань, казалось… затянулась на моих глазах.

— Казалось?

— Нет, это увертка с моей стороны, — признался Соннефорд. — Она и в самом деле срослась на моих глазах. Невероятно, но я своими глазами видел это. Не могу ничего доказать, отец, но я знаю: две эти пули наверняка раздробили грудину Толка и размозжили его ребро. Осколки и в самом деле разлетелись внутри, словно шрапнель. Он получил серьезные, смертельные ранения, иначе и быть не могло. Но к тому времени, когда он оказался на операционном столе, тело почти полностью зажило. Поврежденные кости восстановились. Самое главное: повреждения имели верхняя брыжеечная артерия и межреберная вена, поэтому он потерял много крови за короткий срок, но, когда я его вскрыл, оба сосуда восстановились — только небольшие разрывы в каждом. Звучит невероятно, но если бы я не стал зашивать артерию, уверен, она зажила бы сама… как зажила вена.

— А что об этом думает ваша медсестра? И другие помощники?

— Забавно, но… мы почти не говорили об этом. Не могу объяснить почему. Может быть, мы молчали, потому что… живем в рациональные времена, когда чудеса не могут служить объяснением.

— Печально, если так оно и есть, — сказал Стефан.

Тень страха по-прежнему колыхалась в глазах Соннефорда.

— Отец, если Бог есть, а я не признаю его существования, почему Он спасает именно этого копа?

— Он — хороший человек, — сказал отец Вайкезик.

— И что? Я видел сотни умерших хороших людей. Почему выбран только он?

Отец Вайкезик передвинул кресло к торцу стола, чтобы сесть поближе к хирургу.

— Вы были откровенны со мной, доктор, поэтому я тоже буду с вами честен. Я чувствую за этими событиями силы, превосходящие человеческие. Присутствие. И это Присутствие в первую очередь связано не с Уинтоном Толком, а с Бренданом, человеком… священником, который первый подошел к Толку в сэндвич-баре.

Беннет Соннефорд удивленно моргнул:

— Вот как. Но вам бы это не пришло в голову, если бы…

— Если бы Брендан не имел отношения по крайней мере еще к одному чудесному явлению, — сказал Стефан.

Не называя имени Эмми Халбург, он рассказал Соннефорду о выздоровлении искалеченной болезнью девочки. Беннет Соннефорд не проникся надеждой, услышав слова Стефана, напротив, охватившее его странное отчаяние стало еще сильнее.

Расстроенный постоянной мрачностью доктора, отец Вайкезик сказал:

— Доктор, может быть, я что-то упустил, но мне кажется, у вас есть все основания, чтобы возрадоваться. Вам выпала большая честь: стать свидетелем того, что, по моему личному мнению, есть дело рук Божьих. — Он протянул руку Соннефорду и не удивился, когда доктор крепко ухватил его за ладонь. — Беннет, почему вы так удручены?

Соннефорд откашлялся:

— Я рожден и воспитан в лютеранской вере, но двадцать пять предыдущих лет был атеистом. А теперь…

— Вот как, — ответил Стефан. — Понимаю.

Счастливый Стефан начал выуживать душу Беннета Соннефорда из мрака неверия в этом помещении, полном рыб. Он даже не подозревал, что еще до конца дня его эйфория исчезнет и он испытает горькое разочарование.

Зеб Ломак и представить себе не мог, что его жизнь закончится кровавым самоубийством на Рождество, но этим вечером он пал так низко, что жаждал прекратить свое существование. Он зарядил дробовик, положил его на грязный кухонный стол и пообещал себе, что воспользуется оружием, если к полуночи не сможет избавиться от этого лунного безумия.

Странное очарование луной началось прошлым летом и поначалу казалось довольно невинным. К концу августа у него появилась привычка выходить на заднее крыльцо своего уютного маленького дома и, потягивая пиво, наблюдать за луной и звездами. В середине сентября он купил рефракционный телескоп «Tasco 10VR» и пару научно-популярных книг по астрономии.

Зебедия и сам удивлялся этому неожиданному интересу к звездам. Прожив пятьдесят лет, Зеб Ломак, профессиональный игрок, редко выказывал интерес к чему-либо, кроме карт. Он работал в Рино, Лейк-Тахо, Вегасе, порой в игорных городках поменьше — Элко или Булхед-сити, играл в покер с туристами и будущими местными чемпионами. Он не просто хорошо играл в карты, но и любил карты больше, чем женщин, выпивку, еду. Даже деньги не так уж волновали его — к деньгам он относился всего лишь как к побочному продукту игры. Важно было оставаться в игре.

В течение двух месяцев он использовал телескоп от случая к случаю, потом купил еще несколько книг по астрономии. Но к прошлому Рождеству он стал сосредоточиваться не столько на звездах, сколько на луне, а потом произошло что-то странное. Новое хобби начало влечь его сильнее, чем карточная игра, он стал ловить себя на том, что отменяет запланированные поездки в казино ради изучения поверхности луны. К февралю он припадал к окуляру «Tasco» каждую ночь, когда на небо всходила луна. К апрелю его коллекция книг о луне составляла более сотни единиц, а в карты он играл только два-три раза в неделю. К концу июня его астрономическая библиотека насчитывала уже пятьсот книг, стены и потолок спальни украсились фотографиями луны, вырезанными из старых журналов и газет. Он перестал играть, начал жить на накопленное; интерес к луне перестал походить на хобби и превратился в безумную манию.

К сентябрю его коллекция насчитывала уже тысячу пятьсот книг, заполнивших весь маленький дом. В течение дня он читал о луне или чаще часами разглядывал ее фотографии, не способный ни понять притягательности светила, ни противиться ей. По прошествии некоторого времени лунные кратеры, хребты и долины стали знакомы ему так же хорошо, как пять комнат его дома. В те ночи, когда можно было увидеть луну, он изучал ее в телескоп, пока распухшие и уставшие глаза не начинали слипаться.

До того как Зеб Ломак пал жертвой этого безумия, он был крепким мужчиной и находился в неплохой форме. Но, увлекшись луной, он перестал следить за собой, начал питаться нездоровой едой — печеньем, мороженым, полуфабрикатами, бутербродами: на то, чтобы приготовить себе нормальное блюдо, не оставалось времени. Более того, луна не только очаровывала его, но и вызывала беспокойство, наполняла не только удивлением, но и страхом, а потому он постоянно пребывал в нервном напряжении и успокаивал себя едой. Тело стало рыхлым, дряблым. Впрочем, о происходящих с ним физических изменениях он догадывался лишь смутно.