Дин Кунц - Чужие

Лучше уж смерть, чем это.

Смерть была лучше пожизненного заключения в психушке, к которому приговорили его отца.

Зеб вернулся в гостиную, глядя в пол, и начал собирать книги. На некоторых когда-то были суперобложки с фотографиями луны, но он давно вырезал эти фотографии. Он поднял целую груду книг и вышел на засыпанный снегом задний двор, с местом для барбекю, границы которого были обозначены бетонными блоками. Дрожа на хрустящем морозном воздухе, он бросил книги туда и направился в дом за новой порцией, не отваживаясь поднять голову к ночному небу из страха перед подвешенным там светящимся телом.

Пока он ходил туда-сюда, вынося книги, желание вернуться к изучению луны одолевало его так же неотступно, как наркомана одолевает потребность в героине, заставляющая его снова и снова вонзать иглу себе в вену. Но Зеб победил это желание.

Совершая ходку за ходкой, он ощущал, что в нем зреет воспоминание о давно забытом событии: Доминик, Джинджер, Фей, Эрни… Он инстинктивно чувствовал, что поймет причину своего очарования луной, если только вспомнит, кто эти люди. Он сосредоточился на именах, пытаясь с их помощью оградить себя от влекущего зова луны. Казалось, прием действовал: вскоре он уже вынес две или три сотни книг и приготовился их поджечь.

Но когда он чиркнул спичкой и посмотрел вниз, собираясь предать огню лежащие там книги, обнаружилось, что место для барбекю осталось пустым, как раньше. Зеб смотрел на него в ужасе и потрясении. Уронив спички, он понесся назад в дом, распахнул кухонную дверь, ввалился внутрь и увидел то, чего боялся увидеть больше всего: сваленные на полу книги, мокрые от снега, покрытые сажей. Он и в самом деле выбросил их, но безумие снова обуяло его, и тогда он под воздействием помешательства, сам не понимая, что делает, отнес все книги назад в дом.

Он заплакал, но по-прежнему был твердо намерен не кончить жизнь в палате с мягкими стенами. Схватив с десяток книг, он направился к месту для барбекю, чувствуя себя Сизифом, обреченным вечно исполнять безумный обряд в аду.

Место для барбекю снова наполнилось, но тут Зеб осознал, что носит книги не к месту сожжения, а от него. Он опять впал в лунный сон и вместо уничтожения предметов, вызывавших манию, снова принялся собирать их.

Он направился к дому, обратил внимание, что снежная корка сверкает мерцающим отраженным светом, — и против воли поднял голову, посмотрел в бездонное ясное небо.

— Луна, — проговорил он.

И тогда Зеб понял, что он покойник.

Для Доминика Корвейсиса Рождество обычно не очень отличалось от других дней в году. Ни жены, ни детей, которые делали бы этот день особенным, у него не было. Выросший в домах приемных родителей, он не имел родственников, с кем мог бы разделить индейку или пирог с мясом. Друзья, включая Паркера Фейна, всегда приглашали его присоединиться к их празднествам, но он отказывался, зная, что будет чувствовать себя пятым колесом. Но Рождество Доминика никогда не было печальным и одиноким. Собственное общество его не утомляло, а в доме имелась куча книг, которые позволяли получать удовольствие от этого дня.

Но в это Рождество Доминик не мог сосредоточиться на чтении из-за таинственного письма, полученного накануне, и необходимости противиться желанию проглотить еще одну таблетку валиума. Он боялся уснуть и отправиться на очередную прогулку во сне, но вчера не принимал валиума, а вечером обошелся без флуразепама. Его переполняла решимость отказаться от лекарств, хотя от нестерпимого желания принимать их он так и не избавился.

Что говорить — желание стало настолько велико, что он, не доверяя себе, выкинул лекарства в унитаз и спустил воду. День шел, тревога нарастала, приближалась к тому уровню, который был до начала медикаментозного лечения.

В семь часов рождественского вечера Доминик появился в просторном модерновом доме Паркера на склоне холма и принял предложенный хозяином стакан домашнего гоголь-моголя с корицей. Обычно окладистая и взлохмаченная борода дюжего художника в честь праздника была аккуратно подровнена, а грива волос — подстрижена и расчесана. Паркер оделся консервативнее обычного, не став наряжаться в своей кричащей манере, но жизнь, как и всегда, била в нем ключом.

— Вот это Рождество! Сегодня в этом доме царили мир и любовь, скажу я тебе! Мой дорогой братец отпустил всего сорок или пятьдесят отвратительных и завистливых замечаний касательно моих успехов, в два раза меньше, чем он позволяет себе по менее счастливым поводам. Моя единоутробная сестра Клара назвала свою невестку Дорин «сукой» всего один раз, но и это можно считать оправданным, ведь Дорин начала первой, назвав Клару «безмозглой идиоткой, несущей всякий вздор». Воистину сегодня день дружбы и любви. Ни одного боксерского удара, даже не поверишь. А муж Клары, хотя и нажрался в стельку как обычно, не блевал и не падал с лестницы, как в прошлые разы. Впрочем, он по меньшей мере дюжину раз пытался подражать Бетт Мидлер [23] Бетт Мидлер (р. 1945) — американская актриса и певица. .

Они направились к креслам перед окном, выходившим на океан, и Доминик на ходу начал говорить:

— Я собираюсь в путешествие, в долгую поездку. Полечу в Портленд, возьму там напрокат машину и проеду тем же маршрутом, что и позапрошлым летом: от Портленда до Рино, через Неваду и половину Юты по восьмидесятой федеральной трассе, а затем до Маунтин-Вью.

Доминик сел, не переставая говорить, но Паркер остался на ногах и замер. Это сообщение взбудоражило его.

— А что случилось? Это не каникулы. Это не поездка для удовольствия. Ты опять ходишь во сне? Наверное. Теперь ты убежден, что это связано с переменами, произошедшими тем летом. Что-то случилось.

— Я не хожу во сне, но уверен, что начну ходить, и, может быть, сегодня же, потому что выкинул лекарства к чертям. Они не помогали. Я врал. Я подсел на них, Паркер. И не беспокоился: мне казалось, подсесть на химию лучше, чем выносить все то, что происходило со мной во время хождений во сне. Но теперь все изменилось. И вот почему. — Он показал Паркеру две записки от неизвестного корреспондента. — Проблема не во мне, дело не только в психологии.

Доминик протянул Паркеру первую записку. О его смятенном состоянии свидетельствовало подрагивание листка бумаги в руке.

Художник с недоумением прочел письмо.

— Оно пришло вчера, — объяснил Доминик. — Я получил его по почте. Обратного адреса нет. Еще одно письмо доставили прямо в дом.

Он рассказал о том, как во сне сто раз набрал на своей машинке слово «луна», о том, что просыпался с этим словом на губах. Потом передал Паркеру второе послание.

— Но я первый, кому ты рассказываешь про луну. Как об этом мог узнать кто-то другой и прислать тебе это письмо?