Наташа Михлин - Это внутри

Тайлер бросил быстрый взгляд на Дину. В ее глазах стояли слезы.

Эбби потерла глаза кулачками и зевнула. Дина встала и потянула ее за собой.

— Пора спать, малышка. Мы будем рядом, не беспокойся.

Переодевшись в пижаму, Эбби встала на колени у кровати и сложив руки в молитве, склонила головку.

— Дорогой Бог. Пожалуйста, храни маму, и Тая, и меня. Аминь.

Когда девочка уснула, Дина на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла дверь. Тайлер с винтовкой в руках стоял у лестницы, ведущей на чердак.

— Там обзор с четырех сторон, — пояснил он, — если кто сунется, я увижу их раньше, чем они меня.

Дина вынула из ящика ключи и фонарь, затем поднялась по крутым ступенькам. На чердаке было сухо, резко пахло морозом и травами, сушившимися здесь все лето. Дина осторожно подняла створки ставен, на пол пролился лунный свет.

— Здесь холодно, я принесу тебе одеяло.

— Не нужно. Когда нужна бдительность, холод — хороший союзник.

— Может, хотя бы термос с кофе? — улыбнулась Дина.

— Не откажусь, — отозвался Хупер.

Дина бросила в зеркальную глубину термоса щепотку какао с корицей и щедро добавила сахара. Подумав, достала хлеб и холодную ветчину. Сложив в корзинку сэндвичи, она захватила плед и поднялась по ступенькам.

— Я слышал Эбби, — начал Тайлер, — ты водишь ее в воскресную школу?

— Нет, — качнула головой Дина, — я не хожу в церковь. Не люблю демонстративность.

Тайлер кивнул, не отрывая глаз от окна.

— Эбби задала мне вопрос, существует ли Бог, когда ей было четыре, — продолжила Дина.

Хупер бросил на нее быстрый взгляд.

— И что ты ответила?

Дина завернулась в одеяло и не спеша расправила складки.

— Как врач, я видела несколько случаев, которые иначе как чудом не назовешь. Но мы мастера врать себе и, даже столкнувшись со сверхъестественным, объясняем это чем угодно другим. Я много думала. Читала. Сравнивала факты. Нашла множество дыр как в теории Дарвина, так и в теории Сотворения… Поняла, что первую можно использовать как оправдание своих слабостей. А вторая заставляет нас стремиться к свету…

Она вздохнула и стала задумчиво перебирать бахрому пледа, завязывая на ней узелки.

— Это бывает… трудно. Но более легкий путь почти всегда ведет в тупик.

— Некоторые солдаты, побывав в бою, начинают верить в Бога, — негромко сказал Тайлер, — другие наоборот…

Он качнул головой.

— Я знал тех и других. Одни остаются живы, вторые постепенно сгорают и ходят… пустыми, — запнулся он, — не знаю, как лучше сказать…

— А ты? — шепнула Дина.

Через некоторое время он ответил:

— Наверное, я отнял слишком много жизней, и… я не знаю.

Молчание бывает тяжелым, как болотные испарения, душным, как яростный жар пустынного ветра, невыносимым, как готовый схлопнуться вакуум. Молчание бывает воздушным, как ускользающий бриз, теплым, как тополиный пух на щеке, драгоценным, как кислород в невесомости.

Термос пустел, на крышечке таяло смешанное кружево отпечатков губ. От бутербродов остались крошки, луна зашла за горный пик, подняв за собой шлейф мерцающего ночного ветра.

Перед самым рассветом Дина спустилась вниз, к дочери.

Хупер смотрел на залитые сизым светом поля. Тишина осенней ночи просачивалась в комнату колючим холодом. Доски пахли скошенной травой, на полу валялся сухой венчик фенхеля. Тайлер смял его в ладони, воздух наполнился ароматом солнца. Так же остро пахли ее волосы в тот день, когда с крыши сорвалась лебедка. Горечь трав и яркое тепло лета.

Начало ноября выдалось аномально жарким даже для Калифорнии. Рекламный щит в виде огромной пляжной вьетнамки давал островок тени, на котором ютились клочки зеленой травы. Листки промоакций на витрине автозаправки выцвели от времени и слезали клочьями, подобно сгоревшей на солнце коже.

Луис прислонился спиной к горячей металлической колонне и выдохнул дым. Курить в тридцатиградусное пекло — то еще удовольствие, тяжелый смрад в такую погоду десятикратно усиливался. Приходилось делать глубокие затяжки, чтобы скорее получить необходимую дозу никотина и мстительно растоптать дымящиеся остатки. Калифорнийская жара и влажный воздух у побережья живо напоминали весенний Кито. От этой мысли Фернандеса передернуло, будто внутри надорвался прогнивший мусорный мешок.

Из-за угла вышла Мара, небрежно поправляя легкий шарф. На фоне осыпающегося цветной перхотью здания магазинчика ее строгий белый костюм выглядел нелепо. Подойдя к машине, рыжая бросила внутрь початую бутылку воды и села за руль. Луис вскинул бровь.

— Теперь поведу я, — безаппеляционно заявила Мара.

— Это моя машина, — заметил Фернандес, отбрасывая крошащийся окурок.

— Купленная на мои деньги, — сладко улыбнулась рыжая, — я не собираюсь препираться с тобой, Фернандес, мы ведь не пара престарелых супругов на отдыхе. Просто засунь свою мужскую гордость в задницу и поехали.

Луис скривил губы и сел, демонстративно пристегнув ремень безопасности. Дорога в Лос-Анджелес обещала быть долгой.

Одного из Стюартов Луис обнаружил совсем недалеко, в крохотном городишке на побережье, в округе Санта-Барбара. У этого Томаса была семья — Мара почему-то настаивала на проверке кандидатов с детьми в первую очередь.

Они нашли скромный домик и полдня дожидались Стюарта. Когда он наконец, появился, Мара разочарованно зашипела и сделала Луису знак трогаться. Он усмехнулся, глядя на ее раздражение — наивно было бы полагать, что все получится с первого же раза. На обратном пути Мара фыркала, как рассерженная кошка. Фернандес не пожалел, что пристегнулся — рыжая закладывала на трассе такие виражи, словно мечтала вытрясти из своего пассажира душу вместе с остатками обеда.

Уже несколько дней Луиса преследовало неприятное ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Фернандес применил весь имевшийся опыт, но не нашел ни малейшего подтверждения своей правоты. На провокации шпик, если он и правда существовал, не попался ни разу, и, очевидно, обладал редким умением буквально растворяться в воздухе. Кто мог следить за ним? Люди Николсона? Эквадорцы? Первое было весьма неприятно, о втором не хотелось даже думать.

Однажды Мара, увидев в подъезде китайца-поломойщика, до синяков вцепилась в руку Фернандеса. Впрочем, она сразу взяла себя в руки, но окончательно успокоилась лишь тогда, когда Луис заметил, что видит этого уборщика почти ежедневно, выходя на пробежку.

Этот случай доказывал, что следить могли не только за ним, но и за ней, это наводило на размышления. Луис удвоил бдительность, не сказав Маре ни слова: напуганная истеричная баба могла испортить любую игру.

С парковкой в городе было туго, Луис предпочитал оставлять машину в гараже дома, где Мара снимала квартиру. Гараж принадлежал одной Маре, жильцы попроще парковали машины на задней стороне дома, под открытым небом.