Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Цинично. Непростительно. Нарушение профессиональной этики. Мои родители не одобрили бы. Англокатоличество, которое я принял (с существенными оговорками), не одобрило бы. Но разве я не отрабатывал свою ставку? Разве не раздавал щедро свое заразительное душевное здоровье тем, кто его так жаждал? Разве я не (пользуясь новомодным словечком) харизматичен? Что же до наценки, разве не предостерегал Зигмунд Фрейд психотерапевтов – не стоит устанавливать слишком низкие цены на свои услуги, ибо что дается дешево, то и не ценится дорого?

Но о! – как я жаждал увидеть у себя на приеме коронованную особу или хворую светскую красавицу!

– Мисс Тодхантер просила ее принять.

– Удивительно. Неслыханное дело.

– Я знаю. Если они вообще ходят к врачу, то к доктору Дюмулену.

– А по поводу чего, вы знаете?

– Да.

– И?

– Лучше сами послушайте. Я записала ее на пять часов. Последней на сегодня.

Когда Чипс вошла ко мне в консультационную, я понял, что ей очень не по себе, и это уже было странно. Я дал ей поговорить о погоде – какая роскошная осень, – пока она готовилась мне открыться.

– Я не из-за себя пришла, доктор. Из-за Эмили. Мне бы хотелось, доктор, чтобы вы на нее посмотрели.

– Отчего так официально? Мы же старые друзья.

– Я знаю, но я пришла к тебе как к специалисту, а мы никогда не консультировались с тобой как со специалистом. Для нас, бедных художников, ты слишком дорого берешь.

– Насколько мне известно, вы ходите к доктору Дюмулену. Если вы собираетесь и дальше к нему ходить, я должен быть очень осторожен. Нельзя отбивать чужих пациентов. Старый профессиональный принцип. Но если вам нужно мнение другого врача…

– Именно это мне и нужно. Я пришла к тебе, потому что ты чародей. Мне кажется, ее лечат совсем не так, как надо.

– А как ее лечат сейчас?

– Дюмулен твердит, что это депрессия. С ней стало ужасно трудно жить. Я не имею в виду ее обычный характер – как у всех художников. Она откусывает мне голову за малейшую мелочь и постоянно куксится.

– Я полагаю, к Дюмулену она пошла не с этим?

– Нет. Утомляемость. Нет сил. Быстро устает.

– Понятно. Аппетит?

– Капризна. Не притрагивается к тому, что раньше любила. Ты понимаешь, Джон, это на нее не похоже. Раньше, если у нее не было аппетита, я ее уговаривала, и она ела, чтобы сделать мне приятное. Теперь, если я начинаю ее уговаривать, она злится и говорит, чтобы я не командовала. Я знаю, что она худеет.

– Сон?

– Плохой. Часто читает по ночам.

– Вы спите в одной кровати?

– Да, и так всегда было. Поэтому я знаю. И дело не только в чтении. Она рыдает. А если я пытаюсь ее утешить, она впадает в истерику и кричит, чтобы я не шпионила за ней все время.

– Что-нибудь еще? Например, какие-нибудь необычные запахи?

– Да. У нее часто бывают газы. То, что в Квебеке называют «иезуитский пердеж» – без звука. Но конечно, я замечаю. Она этого очень стыдится, но контролировать не может.

– Это немного личный вопрос, но как у нее с либидо?

– В смысле?..

– Сексуальное влечение?

– О, это давно в прошлом. С менопаузой как отрезало. Может, так не должно быть, но так было. А ты и вправду любопытный старикашка.

– Профессия такая. А что предполагает Дюмулен?

– О, он дает ей угольные таблетки от газов. Но на самом деле рекомендует куда-нибудь поехать. Он считает, что морское путешествие поможет. Но ты же знаешь, что это значит в наши дни – идиотский круиз с выжившими из ума пенсионерами. Наверное, можно поплыть на грузовом судне. Но в любом случае не получится. Она и слышать об этом не желает. Говорит, что должна сидеть дома и работать.

– А как идет работа?

– Почти никак. Она до сих пор возится с головой банкира, которую начала три месяца назад. Лепит забавные рожицы на глиняной модели, а потом разражается слезами. Странное дело, Джон. Что ты скажешь?

– Что же я могу сказать, не видя пациента? А Эмили не может ко мне прийти?

– Исключено. Когда я это предложила, она взвилась и заявила, что ее скорее черти поберут. Это одна из странностей: она безо всякой причины ополчается на людей. Когда-то она звала тебя Чародеем, а теперь невзлюбила. Раньше вы были в довольно хороших отношениях.

– Но никогда в по-настоящему хороших. Не так, как мы с тобой. Ну, Чипс, ты поняла, как обстоит дело. Чтобы сказать что-нибудь осмысленное, я должен сначала ее увидеть.

– Но ты же можешь сказать вообще хоть что-нибудь? Признаюсь честно, я в отчаянии.

– По твоим словам, я не могу предложить ничего лучше средневекового диагноза. Похоже, Эмили страдает черножелчием.

– Это еще что за чертовня?

– Если телом действительно управляют четыре главных гумора, или жидкости, – я говорю «если», – то от избытка крови получаются сангвиники, мокроты – флегматики, желтой желчи – холерики, а черной желчи – меланхолики. Гуморы следует держать в равновесии; если один из них начинает преобладать, он выбирает болезнь и проявляется в виде ее. Так считал Гален, а он отнюдь не был глуп. Гален сказал бы, что у Эмили преобладает черная желчь, вызывающая меланхолию, а также повышенное содержание желтой желчи, отчего она стала раздражительна и сварлива. Если сделать гигантский прыжок от Галена к современной психиатрии, я бы назвал состояние Эмили запущенным отрицанием. Жизнь для нее потеряла всякий вкус. Если нужен красивый термин, это можно назвать ангедонией.

– Так что мне делать?

– Если бы я знал! Но пока Эмили не окажется у меня на столе…

– Да, и пока ты не понюхаешь ее какашки и не положишь голову ей на животик, и всякая такая чепуха… Да, да, да, я тебе еще раз говорю, что это не пойдет. Ну что ж, извини, что отняла у тебя время. Пришли мне счет.

– Чипс, ты делаешь мне больно. Какой счет? Мы, врачи, лечим членов семьи бесплатно. Разве мы не семья после стольких лет?

– Я сама не знаю, что говорю, так беспокоюсь. Да, наверное. Спасибо, и я понимаю твою точку зрения. Но это безнадежно.

– Для нас, прихожан Святого Айдана, безнадежных дел нет.

Когда я провожал ее к выходу, она запнулась и вопросительно взглянула на прекрасную репродукцию картины Вирца с женщиной и Смертью, висящую у меня в приемной. Она вздрогнула.

– Почему ты не выкинешь эту ужасную штуку? – спросила она на пороге.

То был один из «моментов истины», и мы оба это понимали.

АНАТ. Качество жизни нельзя оценить полностью, не узнав хотя бы что-нибудь о дефекаторных привычках пациента. Именно поэтому доктора тактично расспрашивают о работе кишечника, поэтому же пациентов-мужчин подвергают ужасному осмотру простаты, при котором доктор засовывает палец на всю глубину.

Конечно, для «Анатомии беллетристики» я бы чего только не отдал за возможность пощекотать простату мистеру Пиквику. Узнать, как действовал кишечник у мисс Хэвишем, которая целый день сидела в инвалидном кресле. Кишечный стаз коренным образом действует на личность.