Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Я не терзал их чтением каждый вечер, но скоро понял, что лучше всего идут стихи о чужом несчастье – особенно о человеке, которого несправедливо обошли наградой или который благородно переносит несправедливость. В этих случаях аудитория требовала читать на бис. Я и патриотической стрункой не пренебрегал. Им нравились стихи Роберта У. Сервиса. И «Рожден в Канаде» Полины Джонсон тоже пошло на ура.

Нравились моим слушателям и готические пугалки: из этого жанра они предпочитали «Ворона» Эдгара По, но и «Суд Божий над епископом» Саути тоже получил шумное одобрение. Это баллада о злобном епископе, который, когда соседи-бедняки просили у него хлеба, загнал их в амбар и сжег. Понимаете, они, подобно мышам, точили зубы на зерно епископа – он сам так сказал. Но потом на него накинулась тысяча крыс; он бросился в башню и заперся, но они настигли его:

Сильная вещь. Поэтическое правосудие – как раз то, что надо, чтобы разбудить у слушателей глубокое застарелое ощущение несправедливости. С ними обошлись несправедливо, но в этом никто не виноват. Вообще очень часто в несправедливости не виноват никто, или, во всяком случае, ткнуть пальцем в виновника не удается.

Субботний вечер у нас был «смешной» – я читал что-нибудь юмористическое, чтобы развеселить слушателей. Это имело такой успех, что я как-то отважился прочитать «Рассказ мельника» Чосера в современном переводе. Все прошло как по маслу, если использовать выражение, принятое в «Гильдии актеров». Конечно, больше всего слушателям понравилось вот это:

Если правда, что Чосер читал «Кентерберийские рассказы» вслух своему покровителю, королю Ричарду Второму, то, я уверен, при этих строках король от смеха покатился с трона; но наверняка он все же не так восторгался, как мои канадские солдаты из королевской армии пять веков спустя. Чосер оказался ничуть не хуже Джорджа Роберта Симса. Довольно похабный, надо сказать. Кто бы знал, что доктор, образованный человек, читает такие забористые стишки! Никогда не подумаешь, а?

Смех, вызванный Чосером, услышали наверху, и в понедельник утром меня вызвал начальник госпиталя.

– Я слышал, вы у себя в отделении «J» делаете замечательные успехи, – сказал он. – Не могли бы вы меня просветить – какова ваша программа лечения?

– Ну если совсем коротко, то так: пациенты говорят, а я слушаю. Это помогает им облегчить душу.

– Я понял. И еще вы им читаете. Это что-то новенькое. Вот о таком методе я раньше не слыхивал. Но до меня дошли неприятные слухи – ничего серьезного, вы понимаете, но все же слухи, – что вы читаете подстрекательскую литературу.

– Совершенно ничего такого. То, что я читаю, написано очень давно.

– Да, но там что-то про социальную несправедливость. О том, что правительство недостаточно делает для населения. Такого рода.

– Понимаете, доктор, ощущение несправедливости лежит в основе многого, чем страдают эти люди. Обиду им причинило не правительство, не армия; они просто чувствуют, что в целом жизнь обошлась с ними нечестно. Я помогаю им облегчить душу, и показатели выздоровления улучшаются. Я могу это доказать документально.

– Что-то очень похоже на Фрейда.

– О нет, ничего столь глубокого.

– Не психоанализ?

– Ничего столь глубокого.

– А то фрейдизму в армии не место.

– Конечно, конечно.

– Кто-то говорил, что вы используете гипноз.

– Уже нет. Я попробовал в самую первую неделю. Но пациентам не понравилось. Похоже, они боятся, что гипноз даст мне какую-то зловещую власть над ними. Это распространенное заблуждение.

– Глупо, конечно. Но возможно, не стоило этого делать с пациентами, у которых нет возможности отказаться от вашего лечения. Кажется, кто-то из ваших подопечных сказал кому-то, а тот сказал кому-то еще, что вы используете какой-то вид гипноза. Ваш пациент сказал, что почувствовал это на себе во время сессии с вами.

– Я, кажется, знаю, о ком вы говорите. Он крайне впечатлителен. Но я его не гипнотизировал, честное слово. Я просто сижу как можно тише и говорю как можно меньше. Вероятно, эффект может показаться гипнотическим человеку, которого, может быть, никогда в жизни не слушали, который никогда не получал неразделенного внимания другого человека.

– Да. Ну ладно, вы не думайте, что я вмешиваюсь. У вас хорошие результаты. Честно сказать, просто удивительно хорошие. Но поосторожнее с социализмом. В армии ему не место.

С социализмом? Вероятно, какому-нибудь коллеге-медику вроде идиота Нортона, чье отделение находится в одном коридоре с моим, «Рождество в работном доме» могло показаться похожим на социалистическую пропаганду. Но я человек совершенно аполитичный; все, что я знаю о социализме, – он может оказаться прекрасным вместилищем для смутной обиды, ощущения, что жизнь обошлась с тобой несправедливо; а это ощущение так распространено, что я уже начал подумывать, не следует ли учитывать его при постановке диагноза.

И впрямь, я открыл направление всей своей дальнейшей медицинской практики.

Я рассказал историю своей войны – выжимку, а не всю историю – Эсме, Гилу и Макуэри. Я, кажется, говорил довольно долго, а когда закончил, они некоторое время молчали.