Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

На этом пока все – теперь ты знаешь, как обстоят дела на данный момент; и если вдруг ты хочешь завязать переписку, Баркис не прочь [57] , и даже более чем. [5]

Горячий привет от нас обоих, и я страшно хочу узнать, чем у тебя кончилось дело.

О Роберт Бернс! Я никогда не был твоим поклонником, но время от времени ты формулируешь просто удивительно точно:

Я! Длинный, угловатый, а лицом похож на лошадь, которую снедает тайная скорбь! И это женщина, с которой я подружился и которую много раз спасал от последствий скудости ее собственных английских говяжьих мозгов! Но я полагаю, отчасти ее наблюдение справедливо: я высокий и не обременен лишней плотью; Нюэла не устает напоминать мне о той рецензии на спектакль, где упоминалась моя «археологическая фигура». Но «лошадь, которую снедает тайная скорбь»? Если бы я сам себя описывал, то сказал бы, что лицо у меня мрачно-величественное; но я не описываю себя, я только разглядываю письмо старухи Чипс о первой встрече со мной, когда я пришел осведомиться, нельзя ли снять у них конюшню, отремонтировать и превратить в клинику для работы. Потому что я наконец решил, в чем будет заключаться моя работа.

Я намеревался по-прежнему быть врачом, но вернулся с войны слишком измочаленный четырьмя годами тяжелого и чуждого мне труда; прибавьте сюда четырехдневное заключение в ледяной воде, от которого я чуть не погиб. Да, многим пришлось тяжелее; но если они сейчас в лучшем состоянии, чем я, пусть скажут спасибо. Я устал до такой степени, что думал, уже никогда не оправлюсь, и решил провести остаток жизни в условиях, которые выберу сам. Я хотел заниматься медициной, но не хотел сидеть целый день за столом на стальных ножках в унылой конторе с моими дипломами на стене в дешевых рамках и пыльным букетом искусственных цветов для «уюта», принимать вереницу больных, уделяя каждому минут по десять, и иметь дело с одними и теми же дежурными болезнями – простуда, кашель, грипп и т. д. и т. п., пока не разбогатею, не отупею и не проникнусь отвращением к себе. Боже сохрани, я ничего плохого не хочу сказать о своих коллегах, но не желаю им уподобляться. В своем отделении в последнем госпитале, где я работал – лечил раненых, попавших под огонь своих же, смесью обычной медицины, советов, не укладывающихся в рамки традиционной психиатрии, и дивного, раскрепощающего влияния литературы, – я открыл нечто такое, что пока не мог определить словами, но что желал расследовать и исследовать дальше. Я знал, что это потребует времени и уведет меня туда, куда еще не ступала нога врача.

Мне предлагали работу. Медицинская школа в университете пригласила меня читать лекции по патологоанатомии или диагностике – на мой выбор. Я вскрыл достаточно трупов – в основном мужских, – чтобы стать хорошим патологоанатомом, а учитывая, что до войны я работал в судмедэкспертизе, это была заманчивая возможность. Но я не хотел ответственности, связанной с раскрытием преступлений и прослеживанием путей заражения. Диагностика меня тоже привлекала, и у меня были к ней способности, но я хотел достичь в ней большего, причем такими способами, которые совершенно точно не будут полезными начинающим и студентам, возможно вовсе не склонным к такой работе. Я хотел отправиться по своему пути один, и судьба благосклонно позволила мне именно это.

Моя мать умерла незадолго до моего возвращения в Канаду, и я унаследовал все семейные деньги. Не огромное состояние, но определенно больше, чем я ожидал, и я вложил все наследство в инвестиционный портфель, на дивиденды от которого мог жить, вообще не работая. Многие именно так представляют себе рай. После войны открылось много хороших возможностей для инвестиций.

Итак, пока все прекрасно. Но «тайная скорбь»? Это было открытие, что Нюэла, любовь всей моей жизни, вышла замуж за моего старого друга Брокуэлла Гилмартина и, похоже, очень довольна.

– Ты не из тех, кто женится, – сказала она в разговоре со мной.

– Так говорят о людях вроде Дарси Дуайера.

– Джон, не притворяйся тупым. Я не имею в виду, что ты голубой. Кто лучше меня знает, что это не так? Но жениться тебе просто не предначертано. Ты любовник, но не муж. А Брокки замечательный муж – нежный, с отличным чувством юмора, живчик, – в общем, все качества, которых нет у тебя, и я его обожаю. Но я и тебя обожаю, дурачок, и, наверное, буду обожать по гроб жизни. Неужели ты думаешь, что женщина не может любить двоих – по-разному, но почти с одинаковой силой?

– Почти одинаковой? Но кого из нас…

– Того, который в данный момент находится сверху.

– Нюэла, пошлость тут неуместна.

– Я не то имела в виду. Не совсем то. Я хочу сказать, того, кто последний заново покорил мое сердце, душу или то и другое сразу. Брокки хочет детей, и я тоже. Ты, надо думать, нет.

– Я никогда так далеко не заглядывал.

– Из него выйдет прекрасный отец. А ты, Джон, имеешь представление о том, какой из тебя получится отец?

– Я думал, может быть, ты за него вышла потому, что хотела жить в Солтертоне.

– Как ты можешь говорить такие глупости? А еще меня называешь пошлой! Это оскорбительно! Я не рассчитывала, и не взвешивала, и не выбирала наиболее выгодную сделку. Я выбрала сердцем. Честно.

– Но это был один из факторов.

– Ты имеешь в виду то, что мне подвернулась возможность купить хорошую практику на паях с другой женщиной, которая не успевала обслуживать всех своих пациентов? Да, это, конечно, было соблазнительно. И еще ты имеешь в виду, что у Брокки постоянная должность на кафедре английского языка в Уэверли и он наверняка рано или поздно станет заведующим кафедрой, если напишет все книги, которые запланировал? Так что все одно к одному, все очень удачно устраивалось, и я не смогла устоять. Тебя послушать, так я отвратительно расчетлива.

– Ты не глупа, а это значит, что расчет тебе свойствен до определенной степени.

– Я себе места не находила и маялась много недель, прежде чем приняла решение. Причем самое трудное решение в моей жизни. И Брокки об этом знает.

– Но ты не дала мне возможности выступить в свою защиту. Я был еще за океаном.

– Я о тебе не забывала.

– А каков Брокки в постели?

– Ну и вопрос! Ты думаешь, я тебе выдам клиническое описание как медик медику?

– Это значит, что до меня он недотягивает.

– Мужчины вечно зациклены на сексе, будто ничего другого в жизни не существует. Вот что я тебе скажу: Брокки говорит лучше всех мужчин, которых я знаю; а супружеские пары разговаривают больше, чем трахаются, даже если, по их мнению, секс важнее всего. Брокки почти ежедневно смешит меня так, что я хохочу в голос.