Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Я не отвергал традиционные методы лечения. Я просто хотел быть уверенным, что они подходят конкретному больному, а любому обладающему хоть каплей здравого смысла ясно, что это далеко не всегда так.

Мне было очевидно, и я полагал, любому очевидно, что тело – не механизм и разница между двумя больными значительно больше, чем между «фордом» и «роллс-ройсом», – она качественная. Я дожил до поры, когда людям начали пересаживать органы других людей – вид каннибализма, который иногда помогает. Торжество механицизма в медицине. Но очень немногие доходят до такого состояния, когда вынуждены отправляться в лавку органов в поисках запчастей.

Я верю – и, оказывается, Парацельс придерживался того же мнения, – что различных желудков, сердец, печеней и легких столько же, сколько людей на земле, и лечить их следует индивидуально, применяясь к их особым нуждам – каковы бы они ни были. А каковы они – не всегда удается выяснить в лаборатории; иногда для этого нужно отправиться в консультационную к диагносту. Лечение должно быть чрезвычайно личным, и если оно вдруг уведет в царство психики, значит врач должен последовать за ним туда. Но обычно оно происходит там, где смешиваются тело и душа, – где тело влияет на душу, а душа на тело, и нужно чертовски потрудиться, чтобы распутать этот клубок, и потребуется время, труды и сочувствие; а у затюканного врача-терапевта и его брата-специалиста всего этого не хватит на каждого попадающего к ним пациента.

Наверное, если бы меня попросили описать мой метод работы, я бы назвал его психосоматической терапией, при помощи которой я стремлюсь повлиять на синдромы болезни, разговаривая с больным, а следовательно – обращаясь к рассудку. А иногда – и именно это глодало моих чересчур рациональных коллег – спускаясь в волокнистую тьму, лежащую глубже рассудка. Возможно, излечение никогда не будет полным, но пациенту – или, едва ли не чаще, пациентке – сильно полегчает, потому что она или он научится по-иному подходить к своему индивидуальному качеству жизни и к телу, посредством которого воспринимает жизнь.

Нет, это никоим образом не психоанализ! Он – замечательное, но чрезвычайно ограниченное путешествие в человеческий разум, предпринимаемое так, словно пациенты обитают преимущественно у себя в мозгу; словно их кашли, простуды, несварения желудка, артриты, больные спины, больные сердца, астмы, кожные язвы и прочие хвори живут в ином пространстве и разбираться с ними должен кто-нибудь другой.

– Назад к Парацельсу! – вскричал Макуэри, когда я впервые описал ему свою теорию.

Нет, не только к Парацельсу, но и к другим великим, среди которых почетное место занимает Роберт Бертон, написавший «Анатомию меланхолии», чтобы вылечить собственную меланхолию. Работая в отделении «J», я обнаружил, что, если пациент начинает думать по-новому или просто несколько по-другому, ему становится лучше. Ампутированная нога от этого не отрастет, и забывшая солдата девушка не вернется, но солдат начнет по-новому смотреть на свои несчастья, и этот новый взгляд исцеляет.

Порой я даже советую пациентам заново присмотреться к религии с целью поправить здоровье, – возможно, точнее будет сказать «достигнуть благополучия». Ибо что такое здоровье?

Я утверждаю (и совершенно поражен тем, что в последнее время Всемирная организация здравоохранения со мной согласна): здоровье – это когда у человека ничего не болит особенно сильно; но распространено мнение, что здоровье – это некая норма, которой все обязаны соответствовать. Не быть здоровым, «потерять форму» – один из немногих грехов, признаваемых и осуждаемых современным обществом. Но ведь видов здоровья столько же, сколько людей. Если наша сущность требует определенных физических слабостей, какой смысл бороться, чтобы от них избавиться? И что сделали для человечества образцовые здоровяки – наши весьма ценимые и высокооплачиваемые спортсмены? Они просто сотрудники индустрии развлечений, притом не высшего сорта. Если то, что Макуэри приносит обществу, и то, что приносит удовлетворение ему самому, требует выпивки и табачной вони, зачем превращать его в унылый призрак самого себя и убивать посредством того, что обществу кажется благодеянием?

Итак, я подхожу к своим пациентам интуитивно, и мои антенны трепещут, улавливая мельчайшие сигналы тела или речи. А выяснив все, что можно, я делаю то, что кажется мне наилучшим.

Конечно, тяжкие болезни – легко узнаваемые, заразные и требующие срочного вмешательства – поддаются быстрому диагнозу, и порой для них существуют быстрые методы лечения или просто паллиативы. Когда врач имеет дело с такими больными, vis medicatrix naturae – целительная сила Природы – его великий союзник, и время от времени врачу удается вытащить кого-нибудь из могилы, и он заслуживает за это всяческих почестей. Но подобные болезни – лишь небольшая часть того, что, предположительно, должен лечить врач.

Чтобы заниматься такой медициной, к какой я стремился, мне не хотелось сидеть в большом здании или клинике; мне нужны были простор и приватность, и так я очутился в конюшнях «Дома пастора».

Предложил это Макуэри:

– Очень интересное место, выглядит необычно, и тебе подойдет. Над главным въездом, достаточно широким для викторианского экипажа с кучером в цилиндре – прекрасный барельеф, изображающий трех отличных коней, которые, по-видимому, беседуют между собой. Внутренняя отделка очень красива, а на втором этаже – квартира кучера и место для пары конюхов. Потребуется большой ремонт и перепланировка, но зато у тебя будет такая клиника, какой не было никогда, ни у одного врача, ни в какую эпоху. Тебе придется иметь дело с Дамами, но они тебя не съедят, и я знаю, что им нужны деньги. Иди и победи.

Так и вышло, хотя я помню цепь событий немножко по-другому, чем излагает Чипс в письме в Англию к подруге Барбаре Хепуорт [60], как я полагаю – знакомой студенческих лет. Существует несколько таких писем.

Как они попали ко мне? Дело в том, что с течением времени я стал довольно близким другом Дам, во всяком случае настолько близким, насколько кому-либо вообще удавалось с ними сблизиться. Я был образцовым арендатором и должен сказать, что за все годы они проявили себя как добрейшие и щедрейшие хозяйки. Чипс ошиблась в своем предсказании: никто из нас не пожалел о нашем договоре. Я проводил одну из них в могилу, был свидетелем того, как другая покинула «Дом пастора», и в конце концов именно я, лошадь, снедаемая тайной скорбью, выступил душеприказчиком Пэнси Фрик Тодхантер по ее завещанию.

Разбирая по необходимости содержимое ее письменного стола, я нашел эти послания, аккуратно связанные в пачку, и письмо от поверенного Дамы Барбары, датированное 1975 годом; в нем говорилось, что, поскольку мисс Хепуорт сохранила эту корреспонденцию, по-видимому, ее следует возвратить отправительнице. Так у меня и оказалась эта весьма предвзятая повесть о событиях, многие из которых я помню и сам, с моим портретом, который меня местами изумляет, а местами огорчает.