Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Но письма! Я никогда не видел ничего подобного, и легко понять, почему их так бережно хранили. Бог свидетель, не ради литературного стиля Чипс – она писала, как школьница, щедро пересыпая речь жаргонными словечками. Нет, их сохранили за потрясающую красоту.

Мисс Пэнси Фрик Тодхантер была гравером, и неплохим, но ее работы завораживали не больше, во всяком случае меня, чем любые другие гравюры. Однако эти послания, написанные миниатюрным курсивом, чернейшими чернилами на прекрасной глянцевой бумаге от печатника Рассела, украшены очаровательными виньетками (иногда такими крохотными, что по достоинству их можно оценить лишь при помощи увеличительного стекла), словно бы нарисованными рейсфедером. Их стиль не имеет ничего общего со строгостью, характерной для серьезных работ Чипс: это блестящие шаржи, стилем напоминающие лучших художников, когда-либо работавших в журнале «Панч» – Тенниела [61], Дюморье [62] Джордж дю Морье, также Дюморье (1834–1896) – английский писатель, карикатурист. Автор романа «Трильби», под влиянием которого создан «Призрак оперы» Гастона Леру. Отец актера Джеральда Дюморье и дед писательницы Дафны Дюморье. и замечательно смешного Ф. Г. Таунсенда, – и они придают письмам блеск, красоту и восхитительную веселость, возводя ужасную писанину Чипс на совершенно иной уровень. Среди этих виньеток есть я – да, признаюсь, лошадь, снедаемая скорбью. Есть и зарисовки разных уголков «Дома пастора», сделанные с любовью, но и с насмешливыми аллюзиями на готический романтизм Огастеса Уэлби Пьюджина. Конечно, получательница их сохранила. Уничтожить хотя бы одно из этих писем значило бы совершить акт вандализма.

Я поныне храню их и время от времени пересматриваю, когда прошлое встает передо мной в слишком черных красках.

1. Набросок: высокая старая оранжерея, вид снаружи.

2. «Дом пастора», которому Чипс придала совершенно диккенсовский вид, хотя лично мне кажется, что такое мог построить только тоскующий по родине англичанин и только в Канаде.

3. Я лошадь, снедаемая тайной скорбью. О умная, наблюдательная, безжалостная женщина!

4. Но она так же безжалостна и беспристрастна к себе самой. Вот ее автопортрет: воистину Фрик.

5. Лицо Фрик, жадно ожидающей писем.

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Дорогая старушенция!

Я вне себя от радости (интересно, а кто-нибудь когда-нибудь бывает внутри себя от радости?), получив от тебя добрые вести, и прекрасно понимаю, почему ты долго не писала. Бывают времена, когда писать просто нет сил, я представляю, как мучительна была для тебя вся эта история, притом что Бен такая лапочка, и еще приходилось думать о детишках (хотя сколько им сейчас – наверное, уже ближе к 20?). Но как меня обрадовало, что вы остались друзьями и что он тебя поддерживает и дает советы, когда ты просишь. Новость про Венецию просто потрясная! Но скульпторам тяжело живется, правда? Дражайшая до сих пор бьется головой о кирпичные стены в этой богом искусства забытой стране, где идеал статуи – что-нибудь вроде бронзового Уинстона Черчилля с сигарой в зубах, из которой идет настоящий дым! [1] Но все же изредка заказы подворачиваются, а несколько просвещенных канадцев покупают малые формы ее работы, и универсальное, абстрактное видение красоты, о котором ты когда-то говорила, не умерло в ней. Хотя иногда она ужасно куксится, бедняжка!

Страна, забытая богом искусства, – не знаю, насколько это справедливо, но, черт побери, растить любое искусство в новой стране – когда-то колонии, теперь независимой, но еще нетвердо вставшей на ноги – это ужасно медленное и неверное дело. Здесь есть хорошие политики – ум острый как бритва, – а Маккензи Кинг (премьер-министр, он только что умер, на случай если ты не знаешь) был таким старым лисом, что даже Дизраэли мог бы у него поучиться, но представления об искусстве имел самые примитивные и считал «Когда придет зима» [63] величайшим романом всех времен и народов. [2] Но за исключением политики, бизнеса и спорта, здесь не ценят практически ничего. Письмо Кит Джонс, которое ты цитируешь, – где она пишет, что ее муж, великий психоаналитик, назвал канадцев «презренным родом, погрязшим в мещанстве, совершенно некультурным, очень грубым, набожным, с узкими взглядами», – следует делить на его собственный опыт прямо перед Первой мировой (как ее теперь называют в газетах), когда он оскорбил нравственность жителей Торонто своим открытым сожительством с Ло. (Помнишь Ло? Что это вообще было?!) [3] Конечно, не то чтобы сами канадцы не держали любовниц, но у Эрнеста не хватило чувства приличия скрывать свою связь, как поступают они, и казалось, что он это делает из принципа. У него нету правильного ощущения греха, и это не нравится канадцам. Вероятно, потому они Эрнеста и выгнали; и скорее всего, к лучшему, поскольку он теперь, кажется, большая шишка на Харли-стрит и занимает при Фрейде ту же должность, что Петр занимал при Христе, хоть его и нельзя назвать самым любимым учеником. [4] Канада вовсе не так ужасна, как утверждает Эрнест; она просто по развитию искусства отстает лет на 30, а то, что он пишет про мещанство, некультурность, набожность и узкие взгляды, точно так же относится к Ноттингему и десятку других мест, которые мы знаем и которых избегаем. Но как бы то ни было, скульпторам приходится тяжело. Я время от времени продаю несколько гравюр, но выручаю за них немного. Впрочем, вряд ли дома за них дали бы больше. Мой талант невелик, а здешние жители думают, что 50 долларов – огромная цена за оттиск.

Да, с доктором и конюшней все устроилось отлично. Мы за ним часто подглядываем, и я дам тебе полный отчет чуть позже.

Но пока что мы по уши увязли в соседней церкви, на чьей земле стоит наш дом. Да, дорогая, мы стали настоящими церковными мышками – не потому, что у нас внезапно случилось размягчение мозгов или что-нибудь в этом роде, но потому, что там просто потрясающий причт!

Церковь Святого Айдана ужасно Высокая, там совершенно замечательная музыка, а Декурси-Парри, тамошний регент, – талантливый композитор. Мы еще не познакомились с ним поближе, но питаем надежду. Его правая рука и руководитель алтарного хора (григорианские песнопения почти как в Солемском аббатстве, представляешь?) – некто Дарси Дуайер, [5] с которым мы сильно подружились; люди, которых он приводит к нам домой, – лучшее общество из всех, с кем мы успели познакомиться после приезда. Но самая большая шишка в приходе Святого Айдана – на самом деле шишка очень скромная – зовется отец Ниниан Хоббс; он очаровательный старичок и отмахивается от любого предположения, что он чем-то замечателен. Я бы назвала его святым, если бы не один момент, о котором расскажу позже. Но Père Хоббс раздает бедным все, что имеет, – в буквальном смысле выуживает из кармана, где носит все наличные деньги в старомодном кожаном мешочке. Если денег там не оказывается, отец Хоббс выворачивает мешок наизнанку и благословляет нищего с улыбкой, прекраснее которой нет ничего на свете. Нельзя сказать, что он красавец. [6] Вставные зубы, очень явно фальшивые, запавший подбородок, и я думаю, что он сам стрижет себе волосы. Он боится женщин, и нам пришлось заманивать его едой, которую он немедленно раздает нищим. Он их зовет божьими людьми – совершенно как в романе Толстого! Зимой он бродит по темным проулкам, где спят бездомные; мне кажется, он знает каждый укромный грязный уголок на милю вокруг и по ночам обыскивает их с фонариком, и если находит бездомного, спящего на морозе, то притаскивает его к себе в дом при церкви и устраивает на ночлег у печки. Я пишу «его», но среди подопечных отца Хоббса множество женщин, в том числе совершенно явно сумасшедших.