Эд Курц - И создал из ребра я новый мир

Новые титры прыгают на экран, смывая этот момент.

1912!

Прежде чем мир узнал о глобальной войне!

Жить было проще! Жить было веселее!

Крупный план на вытянутом лице девушки чуть постарше; ее губы дрожат, а глаза мертвы. Прошло несколько лет , осознала она.

Но ты-то лучше знала, каково оно на самом деле —

Не так ли, Теодора?

— О да, — согласилась она вслух.

Она лучше знала, каково было тогда, и следующая сцена — знакомая до одури — лишь подтвердила ее ужасное знание. Усталая женщина с распухшим левым оком почти полностью закрыла глаза. Затаившийся страх, страдание, сгустившееся в доме как туман, полуночные визиты, горячее дыхание отца, отягощенного выпивкой и желанием. Затем:

Сент-Луис!

Шумный город чудес и достопримечательностей, о которых даже не мечтали!

Трамваи, конные экипажи и столько людей, что хватит на целую сотню Литчфилдов, если не на тысячу. Она хорошо помнила этот пугающий, угрожающий, дико манящий большой город, куда отбыла все эти годы назад. Он слишком часто являлся ей во сне. В Сент-Луисе, в грязном маленьком «доме для незамужних матерей» в восточной части города она выздоравливала после того, как ее нечестивое потомство изъяли из утробы — и унесли столь быстро, что она даже не узнала пола. Берег реки, склады, захудалый причал — тот, к которому она бежала со страхом и надеждой, что никогда больше не будет самой собой.

Но ведь папа и там нашел тебя, правда, маленькая Теодора? — сказал дьявольский маг, Черный Гарри Эшфорд. Смотри внимательно.

В одной руке Эшфорд держал веер из карт, совершенно черных, что с рубашки, что с лицевой стороны. Указательным пальцем другой руки, пальцем с длиннющим ногтем, он ткнул на экран, опускающийся позади него на заднюю часть сцены. Вспышка света — и фильм начался: фильм-внутри-фильма.

Молодая женщина, с лицом столь бледным, словно загримированным, и запавшими до черноты глазами, широко раскрыла рот и прижала тыльную сторону ладони ко лбу, этакая перегруженная эмоциями Теда Бара или Луиза Брукс [26] Популярные актрисы немого кино. — вот только это была она сама, она, — перед аудиторией колдуна в реальности фильма. Теодора на пристани.

Она испугалась, увидев сгорбленную фигуру папы, протянувшую к ней загребущие лапы, пришедшую, чтобы сделать из нее бесчестную, испорченную женщину. Хотя было уже слишком поздно для этого, конечно. Теперь у нее оставался только один выход: папа по одну сторону, бурлящая Миссисипи — по другую. Возможно, несколько драматично, но, устремив свои огромные черные глаза на темную воду, она могла бы поклясться, что река открылась, будто у нее был рот, приглашая — нет, требуя , — чтобы она прыгнула в ее воды. В черный как ночь поток.

И хотя столь ясное воспоминание не должно было удивить, Теодора вздрогнула на своем месте, когда трагическая героиня на экране-в-экране подошла к краю пристани и направила свое хрупкое тело к зияющему устью реки.

Не будь на ней такого свободного пышного платья, какое ей подарили в том грязном доме, огромная горбатая тварь никогда не смогла бы протянуть свою огромную обезьянью руку и утащить ее обратно в безопасное место. Безопасное — смех, да и только.

Спасенную из чрева кита, ее возвратили в логово дракона. Вероятно, подумалось Теодоре, Луизу Брукс или Теду Бару спасли бы еще до того, как стало бы слишком поздно . Но для страдающей героини «слишком поздно» стало еще до того, как фильм начался в принципе. Экран посерел, и фокусник по-клоунски нахмурился. Он снял шляпу и прижал руку к груди, полный притворного горя. Когда через секунду пушистый белый кролик высунул голову из-под шляпы, Эшфорд не смог сдержать веселья. Превратившись из грустного клоуна в веселого, он затрясся от смеха и сунул кролика в маленькую клетку на полу сцены. Из-за экрана появилась женская рука, протягивая ему белую скатерть. Как должное приняв подношение, он расправил скатерть с апломбом, на который способен только прирожденный шоумен, и набросил на клетку.

Театральный взмах палочки: застыв над клеткой и словно задумавшись, фокусник вдруг резко швырнул палочку в дальний конец сцены и сдернул ткань с клетки.

Кролика, само собой, не было. На его месте стоял перепуганный маленький мальчик — голый, если не считать густых каштановых волос, покрывавших каждый дюйм его дрожащего тела. Волосы под глазами были спутаны и мокры от слез. Эшфорд развел руками и поклонился публике, его лицо превратилось в отвратительную маску злобного восторга. Мальчик Псоглавец забился в угол клетки и обнял свои мохнатые колени. Сердце Теодоры болело за него.

Губы мага вновь ожили, комично растягиваясь на произнесенных чересчур громко словах: это отродье тебе не поможет! — сообщили титры.

Следующая сцена показывала яркое и грязное нутро цирка. Камера рывками, будто шатаясь, двинулась по дуге, запечатлевая циркачей, расставляющих шатры. Экзотическое зверье теснилось в клетках, клоуны с пепельными лицами упражнялись в жонглировании.

Потом вновь показался папа, с вяло-бесстрастным лицом, державший в руках афишу, у которой, фокусируясь, застыла передвижная камера.

зазывала дэвис представляет:

проделки сатаны

Слова сопровождал карикатурный рисунок жеманного на вид нечистого, чьи глаза таращились в объектив камеры, пронзая барьеры времени и пространства и безошибочно находя Теодору.

Папа развернул плакат, на котором другой демон злобно ухмылялся, глядя на список задействованных в представлении:

малютка тренерша

старуха энн, нянька-негритянка

и джоджо — отвратительный мальчик-волк из костромы

Папа опустил плакат и пошел прочь, покуда не выпал из кадра. Там, где он стоял, тут же образовалось небольшое столпотворение: мужчины в соломенных шляпах, дамы в душных платьях из плотной ткани, горстка детей, скачущих за ними по пятам. В толпе той шел мужик, вырядившийся в женское: огромный, толстый, с обвисшими подушками, что были вшиты в платье, изображая огромную грудь, с лицом, перемазанным печной сажей на манер средневекового певца-менестреля. Видимо, этот нелепый шут и был «старухой Энн, нянькой-негритянкой». За руку Энн крепко держала маленькую девочку с глазами-пуговками и каштановыми кудряшками, щечки которой были перемазаны сахарной пудрой. То была Малютка Тренерша, то есть сама Теодора.

Энн протащила девочку сквозь толпу, раздвигая зевак точно бульдозер, и встала, едва они подошли к маленькому шатру у внешнего периметра цирка. Над полуоткрытыми створками тента висела богато украшенная, от руки нарисованная вывеска: причуды рода людского.