Эд Курц - И создал из ребра я новый мир

— Вперед, Дин, — сказал Эшфорд. — Подними простыню и посмотри, что я сделал.

Помощник шерифа ухватился за возможность услужить волшебнику: сгреб ткань в охапку и сдернул со стола так быстро, как мог. Озорная мальчишечья улыбка тут же испарилась с лица, когда затуманенный разум распознал лицо человека на столе.

— Мама?

Его мать, умершая двадцать лет назад, лежала в таком же состоянии, как и в день похорон, если не считать того, что была совершенно голой. Кожа у нее мраморная и серая, щеки напряжены и опущены до самых выступающих скул. Хотя она была лишена прелестного синего платья, над которым сестры усердно трудились в предшествовавшие погребению дни, покойная миссис Мортимер носила свои жемчужные серьги и рубиново-красную брошь колибри, которая из-за отсутствия ткани была приколота к сморщенной и высохшей коже на груди.

Носом Дин Мортимер втянул воздух, тронутый и немало озадаченный призывом своей покойной матушки.

— Но… это… ж моя мама, — произнес он.

Эшфорд кивнул и пошевелил губами, не издав притом ни звука. Дин нахмурился и перевел взгляд с матери на волшебника и обратно. Теперь мертвые губы были приоткрыты, и оттуда со свистом вырывалось слабое хриплое дыхание. Волшебник мягко положил руку на плечо Мортимера и продолжил говорить беззвучно. Тряхнув заболевшей вдруг головой, помощник шерифа подался к магу, и тот почти неслышно шепнул ему на ухо:

— Сделай это ради мамы.

— Что? Что ради нее сделать?

Эшфорд прикрыл рот рукой и отвернулся, грустный и пристыженный. Судорожно вздохнув, Мортимер резко повернул голову и увидел шерифа Эрни Рича собственной персоной. Голые телеса, заметно белее тускло-серой кожи миссис Мортимер, сотрясались и ходили ходуном, пока шериф сношал тело на столе. Мортимер скорбно вскрикнул и на несколько секунд впал в ступор, с трудом ловя воздух разинутым ртом. Ему не удавалось убедить себя действовать.

— Маму не трожь! — кое-как выдавил он, бросаясь к исходящему слюной мужчине, осквернявшему тело. — Только не маму, Эрни, черт бы тебя подрал!

— Ты должен защитить ее, — прошипел Эшфорд. — Ты должен защитить мамочку.

Мортимер бросился на Рича, навалился на голое тело босса и сбросил со стола. Рич, застонав, шлепнулся на пол сцены. Он инстинктивно обхватил причиндалы одной рукой, а другой, сжатой в кулак, замахнулся на своего заместителя.

— Что ты за человек! — всхлипывал Мортимер, пиная его ногами. — Что за человек!..

— Она все еще хороша для меня, Дин, — прохрипел Рич, и его совершенно белый рот скривился в мерзкой ухмылке. — Ты тоже можешь взять ее. Мы все это умеем.

— Убить тебя мало, — прорычал Мортимер. — Убить!..

— Нож, Дин, — любезно напомнил ему Эшфорд.

Клинок все еще лежал в его руке — он совсем забыл о нем. Мортимер всхлипнул снова и, схватившись за рукоятку обеими руками, бросился на Эрни Рича. Тот, громко взвизгнув, откатился в сторону. Мортимер увидел, что член шерифа все еще стоит, мокро поблескивая в свете софитов.

— Нельзя хоронить ее, Дин! — всхлипывал Рич.

Мортимер с силой опустил клинок, вонзив его в бок шерифа и проткнув ребра. Черная кровь пузырилась из раны, скользила вниз вязкими ручейками по спине и животу. Рич влажно кашлянул, дернулся в одном сильном спазме и исчез.

— Что за дела? — воскликнул Мортимер, вскакивая на ноги с окровавленным ножом в руке. — Это что, фокус такой?

— Я не занимаюсь фокусами, Дин, — укоризненно сказал Эшфорд.

Мортимер оглядел сцену; у него перехватило дыхание, когда он увидел, что мать тоже исчезла. На столе остались лишь странные, непонятные очертания.

— Не понимаю, — взмолился он.

— Не пора ли наконец показать себя мужиком, Дин Мортимер? Не пора ли наконец заявить о себе? Ведь твоя бедная дорогая матушка лежит себе тихо, не подозревая о непристойных намерениях таких людей, как Эрни Рич, уже не говоря о Джиме Шенноне, нашем преподобном…

— Преподобный Шеннон? А он тут при чем?

Кудесник рассмеялся, резко фыркнув.

— При всём, Дин, — сказал он, широко разведя руки. — При всём .

У Марджи и Скутера ночной показ тоже выдался уникальным. У Скутера на экране Капитан Америка врывался в тайный бункер Гитлера, с щитом в одной руке и отсеченной головой японского солдата в другой. Прихвостни фюрера ответили на вторжение мощной очередью из автоматов, но их пули не могли пробить щит доблестного героя. Скутер так и разинул рот от восторга, когда колоритный герой швырнул хмурую голову японца в сторону одетых в коричневую униформу нацистских охранников, а затем набросился на них с дикой силой, проломив одному череп своим огромным кулаком в перчатке, другому перебив кадык краем щита. В мгновение ока в бункере не осталось никого, кроме героя и злодея, в результате чего Капитан Америка громко расхохотался, а Гитлер заплакал от отчаяния и страха.

Скутер тоже засмеялся, когда его герой вырвал сначала правую руку главаря нацистов из сустава, затем — левую, далее пришел черед обеих ног. От Адольфа остался один торс в коричневой униформе, мотающий головой из стороны в сторону и моливший героя о смерти. Но это был вовсе не Гитлер, как думал Скутер раньше, а отец Марджи, чьи смешные накладные фюрерские усики отклеились, пока преподобный голосил, обезумев от боли и агонии.

Странно , подумал Скутер, а я и не знал, что преподобный Шеннон был нацистом. Как-то нехорошо!

И когда Капитан Америка снял маску, чтобы посмотреть на заклятого врага в последние мгновения его жизни, Скутер был доволен как слон, поняв, что герой — это он сам.

Переполненная эмоциями Марджи Шеннон с трудом сдерживала слезы, наблюдая за историей своей жизни в исполнении кукол. Они совсем не походили на ее старых кукол на чердаке, с оборчатыми платьицами, розовыми щечками и белокурыми кудряшками; эти куклы были уродливы в своей простоте, плохо сшиты и лишены каких-либо отличительных черт. Кроме того, в отличие от детских игрушек Марджи, куклы на экране двигались сами.

Они воспроизвели ключевые моменты из ее шестнадцати лет в картонном доме. Она видела, как кукла-мама рожает куколку-младенца (кадр живо напомнил ей потрясающую последнюю сцену «Преждевременного материнства»). Видела, как Преподобная Кукла выступала перед собранием Послушных Кукол, неуклюже уложенных на гофрированные скамеечки; самая маленькая кукла стояла впереди, восхищенная пламенной речью своего отца. Позже Преподобная Кукла и Маленькая Куколка Марджи стояли, трясясь, вокруг колодца, сделанного из бумаги; три другие куклы пытались вытащить ту, что упала на дно вместе с длинной ниткой. Они никогда не узнают, был это несчастный случай или самоубийство.

Марджи наблюдала затуманенными глазами, как Преподобная Кукла становится более беспокойной и замкнутой после смерти жены. Она смотрела, как ее собственный аватар вырастает до размеров других кукол и украдкой прячет сигареты за церквушку и аптеку из картона. Она заставляла себя смотреть, как набитая, точно мешок, кукла, чье имя было Маркус Нимс, приставала к куколке-Марджи в воскресенье днем, после богослужения. Все это она вспоминала с мокрыми глазами и дрожащими губами. Однако действо, разыгранное тряпичными актерами после, было ей в новинку.