Алма Катсу - Голод [litres]

– Индейцев рядом вроде бы нет, стало быть, и бояться некого, – возразил Кезеберг.

– С индейскими могилами лучше не связываться, – поддержал Рида Франклин Грейвс. – Краснокожие насчет этого очень обидчивы.

Но Кезеберг, будто не слыша его, шагнул вперед, отогнул угол оленьей шкуры, укрывавшей труп, и Рид понял, отчего тела так малы. Трупы сожгли. Под шкурами покоились лишь обугленные останки, кости в ошметках горелого мяса. Иссушенная огнем кожа туго обтягивала черепа, пустые глазницы взирали на чужаков с укоризной. Несколько человек живо подались назад, Эдди отвернулся, закашлялся, прикрыв рот рукавом.

– Дикий народ, – подытожил Кезеберг. – Что я вам говорил? Дикари они все.

Особой любви к индейцам как таковым Рид никогда не питал, но Кезеберга с его невежеством ненавидел гораздо сильнее.

Однако в эту минуту его больше всего на свете – словами не передать как – тревожили тела индейцев. Чушь какая-то! Во время Войны Черного Ястреба он слышал от одного из разведчиков, как краснокожие хоронят умерших, и…

– Тут что-то нечисто, – сказал он. В лучах палящего солнца оскал на закопченных лицах навевал жуть. – Не помню я племени, которое мертвых сжигает.

– Может, с ними какая хворь приключилась? – предположил Франклин Грейвс. – Вот и сожгли, чтоб с заразой покончить.

«Зараза»… Это слово отдалось в ушах долгим, шипящим эхом. Все смолкли, не сводя глаз с помостов. Рид понимал: каждому вспомнился Люк Хэллоран. А вдруг и он подхватил какую-нибудь заразу – ту самую, что погубила этих двух краснокожих?

– Что это?

Пока Мэри Грейвс не подала голос, никто и не замечал ее появления. Рядом с нею, за спинами остальных, остановилась Элита Доннер. Рид слышал, будто она храбра до бесшабашности, однако думал, что с нею что-то не так: порой он видел, как Элита бродит по лагерю в одиночестве и тихонько бормочет себе под нос, как бы споря с кем-то невидимым.

Лицо Франклина Грейвса потемнело от гнева.

– Ступай, – велел он дочери. – Ступай отсюда. Не для женских глаз это зрелище.

Казалось, Грейвс вот-вот схватит ее за плечо, но Мэри спокойно шагнула вбок. Следовало отдать ей должное: твердости духа девушке было не занимать.

– Здесь что-то вырезано, – сказала она, коснувшись ладонью коры ближайшего дерева.

Действительно, кору украшали резные квадраты в квадратах, штрихи вроде молний, примитивные человечки со странно огромными, лобастыми головами.

– Может, это рассказ о случившемся?

– Нет, не рассказ, – встрял в разговор Томас, мальчишка из форта Бриджера.

К этому времени Рид успел о нем позабыть. По вечерам Томас обычно прятался под одним из фургонов Джорджа Доннера, а днем исчезал неизвестно куда. При переходе через пустыню от него не было никакого толку, и Рид полагал, что он вот-вот сбежит, как сбежал от Эдвина Брайанта.

– Это обереги против злых духов, – пояснил Томас, будто расставаясь с каждым словом против собственной воли. – Защита от ненасытных.

Брин, сам того не сознавая, потянулся к ружью.

– Кого тут оберегать-то, черт побери? Мертвецов? Зачем бы?

Тут Риду вспомнилось, что сказал Гастингс, когда они со Стэнтоном отыскали его, укрывшегося в фургоне. «Кто-то пожирает все живое вокруг»…

– Так это, стало быть, духи всю дичь в здешних лесах извели? – с усмешкой спросил Снайдер. – Вот, стало быть, в чем тут дело?

Томас, стиснув зубы, отвел взгляд.

К немалому удивлению Рида, на вопрос Снайдера ответила Элита Доннер.

– Они не только зверей едят, – негромко, чуть нараспев проговорила она. В ее ясных синих глазах мелькнула тревога. – Они едят и людей.

По спине Рида волной пробежала дрожь.

– Это ты чепухи разной ей наговорил, – буркнул он Томасу.

– Он помочь нам старается, – огрызнулась Элита, отвернувшись от Рида. – Который уж день старается, а вы его все не слушаете.

Снайдер, презрительно усмехнувшись, шагнул к Элите, грозно навис над ней.

– Ты, девочка, не понимаешь: он – не один из нас. Он не помочь, он просто под юбку к тебе забраться нацелился.

– Тела сожгли, чтоб ненасытные их не сожрали.

Голос Томаса звучал ровно, но сохранять самообладание ему стоило немалых трудов. Устремив взгляд к горизонту, мальчишка указал на открывавшуюся впереди котловину и гору вдали.

– Мы вошли в земли, где живут злые духи, – сказал он, пристукнув кончиком пальца по символам, вырезанным в древесной коре, и махнув рукой в сторону мертвых тел. – Может, вам и не хочется в это верить, но доказательства – вот, прямо у вас под носом.

– Доказательства? – Патрик Брин поднял взгляд к небу. – Я лично не вижу тут никаких доказательств. Вижу только уйму каких-то языческих бредней. Я верую в Господа – слышь, парень: в Господа . Господь меня и защитит, и путь мне укажет.

Беспомощно подняв руки, юный индеец отступил на шаг от толпы, неторопливо покачал головой и скорбно улыбнулся.

– Похоже, Господь здорово недоволен вами, если завел вас в эту долину смерти. Примиритесь с Господом, пока не поздно: ненасытные скоро придут.

Тамсен с каждым днем менялась, становилась грубее, жестче. Миновав простор белой пустыни, обоз двинулся по бесконечной, заросшей полынью равнине Большого Бассейна. Солнце подточило ее красоту, иссушило кожу и волосы, расплавило изящные контуры тела, сделавшегося костлявым и жилистым. Красота всю жизнь служила ей надежной броней. Без нее Тамсен овладел страх.

Отчего только она не велела Джорджу разжиться прядью волос сына Нюстремов, мальчишки, убитого в самом начале пути? Из них могли выйти превосходные талисманы, обереги для дочерей… однако Тамсен очень боялась, как бы об этом кто-нибудь не узнал. Над такими вещами она трудилась втайне от всех, так как ее «языческих штучек» не одобрял даже Джордж. Теперь она ничем не могла помочь девочкам и сама же дивилась собственным опасениям за их благополучие. Образцовой матерью Тамсен в жизни себя не считала, но, может статься, ошиблась.

Может статься, она ошиблась во всем.

Сентябрь шел к концу. Приближавшиеся горы белым пухом укрывали снега, изрытые колеями теней, но внизу, на равнинах, по-прежнему стояла жара. В тот вечер Тамсен особенно, необычайно обрадовалась остановке на ночлег. Чтоб поберечь волов, она весь день шла пешком и теперь с нетерпением ждала возможности снять башмаки, хотя за первыми минутами облегчения непременно последует невыносимая боль – боль, приводящая в ужас: вдруг ей никогда больше не встать?

Чувствуя себя совершенно разбитой, Тамсен опустилась на камень и проглотила толику истолченной ивовой коры, чтоб облегчить боль. Ужинать этим вечером она не собиралась. В последние пару недель она по возможности старалась обходиться без пищи: пусть лучше девочкам больше достанется. Оба семейства изобиловали мужчинами, и возчиков почти столько же, сколько родных, да еще подрастающие сыновья Бетси, рожденные в прошлом браке, и аппетит у всех – просто на зависть, и потому Тамсен опасалась, что девочек оттеснят в сторону, обделят. Впрочем, заботиться в первую очередь о своих девочках было даже проще. Иногда Тамсен казалось, что она слишком истощена голодом и если когда-нибудь снова наестся досыта, это ее погубит. Голод был так силен, что словно бы поглотил, уничтожил ее без остатка – Тамсен позабыла сама себя.