Стефани Майер - Солнце полуночи [litres]

Проселочная дорога кончилась на небольшой поляне, в окружении тесно растущих елей, между которыми едва хватало места развернуть машину, чтобы вернуться вниз по склону горы. Я заглушил двигатель, и вокруг стало тихо. От ливня мы сбежали, здесь дождь только слегка моросил.

– Извини, Белла, – заговорил я, – дальше придется идти пешком.

– Знаешь, что? Я просто подожду здесь.

Она опять говорила так, будто задыхалась. Я попытался понять по ее лицу, насколько серьезно она настроена, но так и не понял, вправду ли ей так страшно или она упрямится.

– Куда подевалась твоя храбрость? – спросил я. – Сегодня утром ты держалась молодцом.

Уголки ее губ приподнялись в еле заметной улыбке.

– Я еще слишком хорошо помню прошлый раз.

Я в мгновение ока обежал вокруг машины, думая о ее улыбке. Неужели она решила подразнить меня?

Я открыл дверцу, но Белла не сдвинулась с места. Видимо, мешали ремни. Я взялся помочь ей высвободиться.

– Я сама, – запротестовала она, хотя ремни были сняты еще до того, как она добавила: – А ты иди пока.

Некоторое время я изучал выражение ее лица. Она выглядела чуть взволнованной, но не напуганной. Мне не хотелось, чтобы она отказывалась от пробежек вместе со мной. Прежде всего потому, что передвигаться таким способом было проще всего. А еще по той причине, что до встречи с Беллой больше всего я любил бегать. И мне хотелось разделить с ней эту радость.

Но прежде требовалось убедить ее попробовать еще раз.

Пожалуй, стоит применить более динамичную разновидность ослепления .

Я перебирал в памяти все наши прошлые разговоры. В первые дни я часто ошибался, пытаясь истолковать ее реакцию на меня, но теперь многое видел по-новому. Я уже знал: если пристально смотреть ей в глаза, она нередко сбивается с мысли. А когда я целовал ее, она забывала все на свете – здравый смысл, самосохранение, даже действия, необходимые для жизнедеятельности, такие как дыхание.

– Хм… – Я прикинул, как продолжить. – Похоже, придется влезть в твою память.

Я снял ее с сиденья джипа и бережно поставил на ноги. В ее взгляде смешались тревога и предвкушение.

Она вскинула брови:

– Влезть в мою память?

– Вроде того.

Ранее мне уже случалось оказывать на нее наиболее заметное влияние в те моменты, когда я изо всех сил старался расслышать ее скрытые от меня мысли. Усмехаясь тщетности своих попыток, я предпринял еще одну. Вгляделся в самую глубину ее чистых темных глаз. Я прищурился и свирепо сосредоточился, пытаясь пробиться сквозь тишину. И конечно, ничего не услышал.

Она быстро моргнула раза четыре, нервозность на ее лице сменилась… огорошенностью.

Мне показалось, что я на верном пути.

Придвинувшись ближе, я поставил ладони на жесткий верх джипа, по обе стороны от ее головы. Она сделала полшажка назад, вжимаясь спиной в бок машины. Ей требуется больше пространства? Она подняла голову, наклон ее лица стал идеальным для поцелуя. Значит, насчет пространства я не прав. Я сократил расстояние между нами еще на несколько дюймов. Она опустила веки и приоткрыла губы.

– А теперь скажи, чего именно ты боишься? – шепотом спросил я.

Она снова быстро заморгала, сделала короткий вдох – я до сих пор не знал толком, как позаботиться о том, чтобы ей хватало воздуха. Время от времени напоминать ей, чтобы не забывала дышать?

– Ну, что… – она сглотнула и вновь прерывисто вздохнула, – врежусь в дерево… И умру. И что меня стошнит.

Порядок, в котором она это перечислила, вызвал у меня усмешку, но я тут же вновь придал лицу выражение пристального внимания. Потом медленно наклонился и прижался губами к впадинке между ее ключицами. Она затаила дыхание, ее сердце затрепетало.

Я спросил, касаясь губами ее шеи:

– Все еще боишься?

Ей понадобилось время, чтобы обрести дар речи.

– Да… – неуверенно прошептала она, – боюсь удара о дерево и тошноты…

Я постепенно поднимал голову, ведя по ее шее носом и губами. Следующий вопрос я задал, когда мои губы были под самым краем ее подбородка. Ее глаза закрылись.

– А теперь?

Ее дыхание стало частым и поверхностным.

– Деревья… – выдохнула она, – меня укачает…

Скользнув губами вверх по ее щеке, я нежно поцеловал ее сначала в один закрытый глаз, потом в другой.

– Белла, ты ведь на самом деле не думаешь, что я врежусь в дерево? – В моем голосе звучал легкий упрек. Ведь она же считала, что мне отлично удается любое дело. Так что спрашивал я скорее о ее вере в меня.

– Ты – нет, – пролепетала она, – а я могу.

Нарочито медленно я проложил поцелуями путь по ее щеке и задержался у самого краешка рта.

– Неужели я позволю какому-то дереву причинить тебе вред?

Так легко, как только было возможно, я коснулся верхней губой ее нижней губы.

– Нет, – отозвалась она. Ответ был тихим, как вздох.

Осторожно порхнув губами по ее губам, я продолжал шептать:

– Вот видишь! Бояться нечего, правда?

– Нечего, – согласилась она с прерывистым вздохом.

А потом, несмотря на все мои намерения ослепить ее , я обнаружил, что ослеплен сам.

Казалось, мой разум вдруг утратил всякую власть. Мною распоряжалось тело, как на охоте, когда порывы и аппетит пересиливали рассудок. Только теперь мое вожделение было вызвано отнюдь не давними потребностями, с которыми я со временем научился справляться. Эта страсть была новой, и я еще не знал, как управлять ею.

Я слишком грубо смял губами ее губы, обхватив ладонями ее лицо и приблизив к своему. Мне хотелось ощущать прикосновение к ее коже всем телом. Хотелось прижать ее к себе так, чтобы больше уже никогда не разлучаться.

Это новое пламя – пылающее без боли, уничтожившее только мою способность мыслить – разгорелось еще жарче, едва руки Беллы крепко обвили мою шею и она приникла ко мне, выгнувшись всем телом. Ее тепло и пульс вливались в меня от груди до бедер. Я тонул в ощущениях.

Ее губы открылись под моими, вместе с моими, и каждая частица моего существа, казалось, устремилась лишь к тому, чтобы наш поцелуй стал глубже.

Как ни парадоксально, ее спас самый низменный из моих инстинктов.

Ее теплое дыхание влилось мне в рот, и я отреагировал рефлекторно – приливом яда, сокращением мышц. Потрясения хватило, чтобы я опомнился.

Я отшатнулся от нее, ощутил, как соскальзывают с моей шеи и груди ее руки.

Ужас затопил мои мысли.

Насколько близко я сейчас подошел к тому, чтобы причинить ей вред? Чтобы убить ее?

Так же отчетливо, как ее растерянное лицо перед собой, я представлял сейчас его – этот мир без нее. О такой участи я думал столько раз, что мне больше было незачем воображать обширность этого пустого мира и его мучительность. Я знал, что не смогу выжить в нем.