Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

Я смотрю на домик Гилмартинов и удивляюсь, как в такой небольшой лавке и тесной квартире над ней помещается столько народу. Вход с улицы ведет в приемную: это небольшая комнатка, в которой главенствует круглый стол красного дерева – на нем можно развернуть отрез материи, снятый с полки, чтобы клиент мог его обозреть и вволю пощупать. Дверь из приемной ведет в собственно мастерскую, помещение побольше, где на невысокой платформе сидят по-турецки пятеро портных, курят вонючие трубки и развлекаются, рассказывая похабные истории, если рядом нет Уолтера; на небольшой печке, которую топят углем, греются портновские утюги, и подмастерье бежит с утюгом, как только он понадобится портному, ведь каждый шов, стачав, немедленно разутюживают на гладильной доске, которую каждый портной держит у себя на коленях. Все это плюс большой стол закройщика означает, что в мастерской негде повернуться.

В жилище над мастерской попадают через неприметную дверь и крохотную прихожую за ней, откуда ведет винтовая лестница. Переднюю часть второго этажа, окнами на улицу, составляет гостиная; в задней части две спальни, одна для родителей, одна для девочек; этажом выше еще одна комната с низким потолком, по сути слегка обустроенный чердак, – здесь спят мальчики и здесь же хранится имущество семьи и мебель, которой сейчас не пользуются.

Кухня, конечно, располагается в подвале, где сыро и пол вымощен каменными плитами. Здесь трудится Лиз Дакетт, прислуга за все: тут она готовит то, что ест семья, тут же кормит детей завтраком и обедом и отсюда таскает еду для родителей на два этажа вверх. Еще она доставляет воду в спальни, выносит горшки и опорожняет их в отхожем месте – кирпичной будке на заднем дворе. Для посещения этой уборной Дженет и ее дочерям приходится быть весьма изворотливыми, чтобы похабники-портные не заподозрили их в отправлении неудобосказуемых естественных надобностей. Обычный прием – принести что-нибудь с веревки, натянутой между домом и забором, на которой сохнет, но так никогда до конца и не высыхает белье. Лиз, однако, не прибегает к подобным уловкам – она не может позволить себе такую роскошь, как стыдливость. Она обычно ходит с подбитым глазом – последствия субботнего отдыха в Головоломном Тупике или в «затворе», где она живет в немногие часы, принадлежащие ей самой. Но я вижу, что жалеть ее нечего: она труженица, и у нее есть собственная гордость.

Я наивно предполагал, что дом набит до отказа, однако в нем часто ночуют гости. Любовь к ближнему, в веслианском понимании, не позволяет прогнать от двери голодного или алчущего; в разумных пределах то есть, но эти пределы растяжимы, как гармошка. Иногда здесь проводит пару ночей разъездной проповедник, приглашенный для выступления в часовне. Он обычно спит на раскладушке в гостиной, но рад и такому приюту. Время от времени, в периоды трезвости (или относительной трезвости), здесь живет и дядя Дэвид, пока не отпадет от благодати, после чего ночует бог знает где, бог знает с кем. Он делит постель с двумя мальчиками или с одним Родри, когда Ланселот уезжает в школу-пансион в Лланвилине.

Делить постель с дядей Дэвидом нелегко, поскольку он требует, чтобы ему предоставили середину; он лежит и читает «Новости графства», водрузив керосиновую лампу на широкую грудь. Все боятся, что он уснет и уронит лампу, но ему как-то удается этого избежать. Он бомбардирует засыпающих мальчиков отрывками новостей с собственными комментариями, идущими совершенно вразрез с тем, что написано в газете, ибо он улавливает все подземные слухи, тайно ходящие по городу, и при этом склонен к похабству. Еще он видит сны и во сне кричит.

Все это кое-как выносимо, пока тетя Полли не является из Лланруста с долгим визитом, ибо «ей пришло время», как на местном языке обозначают беременность. С собой она привозит малютку Олвен, поскольку той еще нет двух лет и она не может без матери. Другие четверо детей тети Полли остались в Лланрусте, предположительно под тенью тучи, которая нависла над судьбой Джона Джетро Дженкинса. Он удалился в эту скромную деревню на время, пока в Аберистуите не уладятся некие неприятные проблемы; импорт и экспорт несколько захирели при нынешнем состоянии торговли. Дженкинса не обвиняют ни в чем конкретном, лишь в определенной небрежности, из-за которой он попал в неловкое положение и навлек на себя грубости примитивных людей, не понимающих, что виноватым можно быть в разной степени, и мыслящих лишь в терминах черного и белого, шиллингов и пенсов.

Женщину, которой пришло время, следует охранять от подобных низких выпадов. «Ох, Дженно, ты никогда не узнаешь, чего я натерпелась в Лланрусте!» – повторяет Полли (гораздо чаще, чем нужно бы). Отзывчивая Дженно откликается всем сердцем, и терпеливый Уолтер вынужден вместе с женой переехать в спальню девочек – ведь женщине, которой пришло время, безусловно нужна лучшая кровать.

Элейн и Мод не слишком довольны тем, что вынуждены спать в гостиной на раскладушке, которую приходится убирать каждое утро, но Дженет объясняет им, что такое христианский долг перед ближним. Однако девочки считают себя вправе вторгаться в родительскую, бывшую свою, спальню, чтобы брать одежду из платяного шкафа. Это бывает неудобно для Уолтера и Дженет, но девочки считают, что христианский долг диктует: неудобство следует делить на всех. Еще девочкам приходится возить малютку Олвен на прогулки в колясочке. Малютка Олвен – не слишком приятное дитя: она все время ноет и для своих юных лет требует удивительно много внимания.

Но худшее впереди. На Британских островах наступила экономическая рецессия, и всякая торговля пришла в упадок; у очень многих людей нет денег, а те, у кого деньги есть, не желают с ними расставаться. Уолтер чувствует все это на собственной шкуре. Но шкуру начинают с него сдирать: Джон Джетро Дженкинс и его четверо сыновей приезжают из Лланруста. Джон Джетро решил отряхнуть прах этой мерзкой деревни со своих ног и «встать лагерем», как он выражается, у сестры и зятя – на время, пока новое задуманное им предприятие не воплотится в жизнь.

– Это просто потрясающе, Уолтер, как люди могут быть слепы – они не видят возможностей прямо у себя под носом. Вот смотри, ты знаешь меня. Ты знаешь мои взгляды. Они утилитарны, этим все сказано. Наибольшее возможное благо для наибольшего возможного количества людей. Но кто-то должен взять быка за рога и показать людям, что для них благо, а это требует двух вещей – Видения и Капитала. Одно без другого ничего не стоит. Совершенно ничего. У меня есть Видение, передо мной открылась Возможность – такая Возможность редко подворачивается за всю жизнь даже самому отъявленному везунчику вроде меня. Но проблема в Капитале. Вот смотри, я не знаю, как у тебя идут дела, но полагаю, ты неплохо устроен. Хороший дом, отличная мастерская, кругом – население, которое нуждается в твоих услугах. Если ты не процветаешь, значит что-то делаешь неправильно. Кстати, а как у тебя идут дела?