Роберт Говард - Американская готика

— Что? — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что мальчик одиннадцати лет написал эти строки?

— Безусловно! Его поэзия в этом возрасте была довольно сырой, однако демонстрировала зачатки безумного, но гениального дара, породившего стихи, которые впоследствии выйдут из-под его пера. Будь это другая семья, мальчика бы сразу объявили вундеркиндом. Но его несказанно приземленные близкие увидели в его писанине лишь пустую трату времени и ненормальность, которую, по их мнению, нужно было пресечь в корне. Разве возможно изменить течение черных рек, которые вслепую бегут через африканские джунгли! Однако близкие не давали в полной мере развиваться его необычным талантам. Так дела и обстояли до тех пор, пока Джастину не исполнилось семнадцать лет, и его стихи не были впервые явлены миру, благодаря другу. Тот нашел голодающего Джастина в деревне Гринвич, куда тот бежал из дома… Но аномалии, которые приписывала ему его семья, были совершенно иными, чем те, которые вижу я. Для родных Джастина любой, кто не продавал картофеля, являлся ненормальным. Они стремились к дисциплине, пытаясь выбить из мальчика все поэтические наклонности. И его брат Джон и по сей день носит шрам, который оставил ему Джастин за то, что тот попытался отчитать юного поэта за его писанину. В итоге Джастин стал вспыльчивым и нетерпимым. И он отличался от спокойных, флегматичных, добродушных людей, точно так же, как тигр отличается от вола. Точно так же он относился к окружающим, отыскивая в жизни собственный путь… Его родственники были круглолицыми. А сам Джастин был худым, почти до истощения, с узким носом и чертами лица, которые делали его похожим на ястреба. Его глаза горели от внутренней страсти, а взъерошенные волосы падали на узкий лоб. Этот лоб был одной из неприятных особенностей внешности Джастина. Не могу сказать, почему, но всякий раз, когда я смотрел на его бледный, узкий лоб, то едва мог подавить дрожь!.. Как я уже говорил, все эти изменения произошли после того, как Джастину исполнилось десять лет. Я видел снимок его вместе с его братьями, который был сделан, когда Джастину исполнилось десять лет, и мне было довольно трудно отличить его от его родственников. У них было одинаковое телосложение, одинаковые, круглые, невзрачные, добродушные лица. Казалось, что кто-то подменил Джастина Джеффри в возрасте десяти лет!

Я в замешательстве покачал головой, и тогда Конрад продолжал:

— Все дети Джеффри, кроме Джастина, закончили среднюю школу и поступили в колледж. Джастин тоже закончил среднюю школу, но учился против своей воли. Он отличался от своих братьев и сестер, как и во многом другом. Братья и сестры будущего поэта прилежно работали в школе, но редко открывали книги за её пределами. Джастин же неутомимо искал знания, но делал это по собственному желанию. Он презирал и ненавидел любые курсы обучения, которые использовали в школе, и неоднократно осуждал бессмысленность и пошлость подобного образования. Он наотрез отказался поступать в колледж. И на момент смерти, к двадцати одному году, стал совершенно неуправляемым. Во многих отношениях он был невероятно невежественным. Например, он совершенно не знал высшей математики, и клялся, что эти знания совершенно бесполезны, ибо из всех знаний человечества, математика «наиболее абстрактна и наиболее неточна». Джастин ничего не знал о социологии, экономике, философии и науке. Он никогда не писал стихов о текущих событиях, и знал лишь малую часть современной истории — только то, о чем слышал в школе. Однако он имел обширные познания в античной истории и во всем, что касалось магии. Его интересовали древние языки, и он испытывал извращенное упрямство, используя устаревшие слова и архаичные фразы… Нынешняя молодежь, Кирован, по большей части некультурна. Но как, не зная литературного наследия, ему удалось бы создать такие жуткие образы?

— Поэты инстинктом чувствуют, что писать, — заметил я, — и знания тут не при чем. Великий поэт может оказаться совершенно невежественным человеком в других отношениях и не иметь никакого реального знания, кроме поэзии. А поэзия как таковая — переплетение теней впечатлений, наложенных на сознание, которые не могут быть описаны иначе.

— Точно, — рявкнул Конрад. — Вот только откуда взялись эти впечатления у Джастина Джеффри? Ну, и мы вновь возвращаемся к тому, что, когда эти изменения начались, Джастину только исполнилось десять лет. Но его сны начались после того как он провел ночь около старого пустынного фермерского дома. Его семья тогда отправилась в гости к друзьям, которые жили в маленькой деревне в штате Нью-Йорк, неподалеку от Катскилл… Как я выяснил, Джастин тогда отправился на рыбалку с другими ребятами. А потом отбился от них и потерялся. Его нашли только на следующее утро мирно спящим в зарослях неподалеку от этого дома. С характерной флегматичностью всех Джеффри мальчик оставался совершенно спокойным, когда любой из детей его возраста впал бы в истерику. Взрослым он сказал, то бродил по сельской местности, пока не наткнулся на этот дом и, так как не сумел войти, уснул среди деревьев. Был конец лета, и стояла теплая погода. Ничто не испугало его, но он сказал, что у него были странные и необычные сны, которые он не мог описать, о которые, по его словам, были очень яркими. И что ещё необычно — у Джеффри раньше не было никогда проблем с кошмарами… Но с той ночи Джастин продолжал видеть сны, дикие и странные. И, как я уже говорил, он начал меняться в мыслях, идеях и манере поведения. По-видимому, этот инцидент сделал его тем, кем он в итоге стал. Я написал письмо местному мэру, спрашивая, есть ли легенда, связанная с тем домом, но его ответ мне ничего не прояснил, только мой интерес стал ещё больше. В письме говорилось, что дом стоял там с незапамятных времен и стоял пустым лет уже пятьдесят. Еще мэр написал, что этот дом как-то стал причиной юридической тяжбы, и добавил, что дом был известен как дом Старого Датчанина. Еще он написал, что не знает никаких сомнительных историй, связанных с этим домом, и прислал мне фото этого дома, сделанное на «кодаке».

Здесь Конрад достал маленькую фотографию и протянул её мне, чтобы я увидел. Я вскочил, почти испуганный.

— Что? Но Конрад, я видел этот пейзаж раньше. Эти высокие, мрачные дубы, и дом, наполовину сокрытый среди них. Я видел эту картину. Это картина Хамфри Скулера. Она висит в художественной галерее Арлекин-клуба.

— В самом деле! — глаза Конрада загорелись. — Но ведь мы оба хорошо знаем Скулера. Пойдем к нему в студию и спросим его, знает ли он что-нибудь об этом доме.